Глядел на меня Кирчо, глядел, словно впервой увидал:
— Отведу, — говорит, — тебя к доктору! Нервы у тебя не того.
— Спихивай, — говорю, — спихивай меня на докторов, чтоб спокойней свое кино смотреть!
Я думал, он смекнет, про что речь, да куда там! Для него слова все равно, что цифры: два — это два, нуль — это нуль. Я, как говорится, в родную сторону путь держу, а он — в царство турецкое. Где уж тут встретиться? Это вот и есть тот толстый бурав, что меня по ночам дырявит. Сверлит и сверлит, пока не начнет бросать меня в жар и пот. Я скорей окно настежь распахивать, чтоб ветерком обдало, но только его распахнешь — снизу пальба начинается: пыр-пыр-пыр, пук-пук-пук, гыр-гыр-гыр, бум! Мотоциклы носятся по улице и палят почем зря прямо тебе в уши и в сердце. Город ведь огромнющий, народу чуть не миллион. В горсовете председатель есть, дивизия целая помощников, и никто не возьмется вытурить из города эту тыщу или хоть там пять тыщ мотоциклистов, от которых в этом городе совсем житья нету. Захлопываю, значит, окно и сую голову под кран! Пока только этим и спасаюсь. И еще в одном вижу я спасение: смазать пятки салом и удрать отсюда. Запах земли вдохнуть хочется, рыхлой да теплой — живой земли! Только с сыном говорить — все равно что с холодильником. Вот ведь и неплохой у меня сын — работящий парень, честный, здоровый, а словно не из утробы материнской вышел, а из бочки железной, и не молоком материнским вскормленный, а бензином! Так что говорить с ним, значит, без толку. Оставлю ему письмецо и все.
«Уезжаю я, Кирчо, обратно домой, в село. Деревья, сынок, пересаживают, пока они молоденькие. А ты привез меня в город, пересадил, как говорится, на старости лет, а у меня тут, сынок, корня нету. Корень мой в селе, и потому еду я назад, а то засохну я здесь и прежде времени в могилу лягу.
Прости, сынок, и не зазывай меня обратно!
Я двину в родную сторону, а ты… ты двигай в царство турецкое!
Остаюсь — твой отец
Игнат Игнатов».
Что по нонешним временам лесником-то быть? Ни фуражки форменной, ни ружья! Рубаху белую наденет, в грузовик заберется и поехал в горы. Походит-побродит там, и еще солнце не село, а он уж домой воротился. Он себе ездит и ворочается, а как лес-то уходит, назад его не воротишь… Вот Ахмет Дели-кадиров — тот, скажу я тебе, настоящий лесник был. Ахметова поляна на Зеленом перевале по его имени прозвана, потому он там скрывался. Знаете что? Расскажу я вам про этого Ахмета, который тут у нас года два был заместо и царя, и пристава, и самого аллаха!
