— Эй, Кать… Ты где?
— Да здесь я, здесь…
— Что случилось-то, Кать?
— Да я и сама ничего не пойму, Сань… Как-то вдруг… опрокинулось все с ног на голову.
— В смысле?
— Да в том и смысле… Коля уже четыре часа подряд на звонки не отвечает. Представляешь? Пропадает куда-то. И вчера, и третьего дня… А я ж не привыкшая к такому, Сань. Раньше такого вообще не было.
— Ой, не смеши! Ты что, вздумала ревностью поразвлечься? С Колей? Ой, не смеши…
— А ничего смешного тут нет, между прочим. Говорю же — раньше такого вообще не было. Никогда. Чтоб четыре часа…
— Так он на совещании сидит, наверное! На работе!
— В девять часов вечера? На совещании?
— Кать… Ты что, правда ревнуешь? С ума сошла, Кать?
— Нет, я не ревную, я беспокоюсь по-человечески. Лишь бы живой был, а все остальное… Если даже и загулял мужик… Подумаешь, и пусть погуляет… Должен же и он когда-то, чтоб седина в бороду. Чего он у меня, хуже других?
— Нет, ты это серьезно? То есть… Если седина в бороду все-таки грянет, даже ревновать не станешь?
— А что? И не стану!
— Не ври. Ты ж любишь своего Колю больше жизни. А когда любят, всегда ревнуют. Помню, как мне Арина сказала… Я, говорит, Леву совсем не ревновала, потому что совсем не любила… Понимаешь? В первом случае — совсем, и во втором — совсем…
— Да соплячка твоя Арина, чтоб ее со мной сравнивать! Подумаешь, не ревную, потому что не люблю! Эдак-то каждая может! А ты попробуй так сильно любить, чтобы даже ревность любовью перешибить… Чтобы наоборот… Не ревную, потому что люблю…
— Да знаю я, знаю, Кать, на какие ты духовные подвиги способна. Знаю, как ты Колю своего любишь, чего мне-то рассказываешь!
— Да, Сань, люблю. И не поймешь, что это такое — то ли счастье, то ли испытание. Знаешь, мне иногда кажется, что моя любовь, она… Она как спелый гранат… Сверху все твердой некрасивой коркой обросло, а внутри сок свежий, терпкий, красный, как кровь…
— Ух ты! Ну, Кать, даешь! Обалдеть прям! Поэтесса! Ахматова вместе с Цветаевой!
— Да сама ты Ахматова! Все бы хихикала только. Ничего больше тебе не скажу!
— Прости… Прости меня, дуру глупую!
— Ладно, проехали. Про капустку не надо сейчас, ага? Не смешно уже. Расскажи лучше, как там наш Гришенька… Переживает, наверное? Как ему все объяснили-то?
— Конечно, переживает. Серьезный стал, молчаливый. Даже вопросов никаких не задает. А сама я боюсь эту тему ворошить… Только твержу ему, как попугай: «Я люблю тебя, Гришенька… Я всегда-всегда буду любить тебя, мой милый…» А сама чуть не реву! А он, знаешь, так серьезно головой кивает в ответ, будто просит — давай, бабушка, повтори еще раз…
