Сегодня вечером я признался; не знаю, почему мне это показалось таким уж важным. Может, потому, что все они разбиваются на парочки, а кое-кто и на тройки. Тур Норстед, например, взял к себе в комнату сразу двух девчонок, Андреа и Дженис. Никому нет до этого никакого дела. Да и чего им волноваться? У Мохана дас Гупты безумный, бурный роман с Симоной. Судя по всему, она хочет его рисовать, а он хочет весь день заниматься любовью. А бедная маленькая Селена — ну что за несусветное имя! — чахнет по нашему глубокоуважаемому руководителю. Между тем Джон и Мэри преданы друг другу, а Марион и Пол ссорятся лишь тогда, когда думают, что они одни.
Мне нравится Рассел. Может, потому я и признался. Он первый после Сэмми — а дорогой друг Сэмми умер так давно, что я почти не помню его лица, — кто вообще об этом узнал.
Он сказал всего-навсего: „Роберт, старик, ты среди друзей. Мне бы хотелось, чтобы тебе не было трудно“.
И все же одиночество, как всегда, со мной.
На сегодняшний день мы знаем об этом мире не больше, чем в день прибытия, если не считать того, что у нас уже были две смерти, один психоз, мы слышали рассказы об „эльфах“, средневековом рыцаре и дикарях. Самая популярная среди нас версия: мы в некоем „зоопарке“. Она же самая вероятная. Однако это мучительно — не знать, кто смотритель зверинца.
Анна убеждена, что хозяева ждут от нас плодовитости. Воспитанная в русских традициях, она не считает это оскорбительным. Даже наоборот: грозится подарить Расселу полдюжины сыновей, тем более что свободного времени — уйма.
Естественно, мы проделали еще кое-какие изыскания. То есть пытались — пока Эндрю не наткнулся на своих пауков. Но это все лишь незначительные открытия. А если у хозяев „зоопарка“ отличная система наблюдения, то они, наверное, валяются от смеха, видя, как мы уползаем в свои „экспедиции“, вооруженные самодельными луками и стрелами, копьями и дубинками.
Мне кажется, сейчас Рассел не столько стремится исследовать, сколько хочет укрепить наш моральный дух и сделать нас более самостоятельными. Он вроде бы что-то задумал».
Было три часа дня по эревонскому времени. Жара становилась невыносимой. Дни, казалось, стали длиннее и теплее; судя по тому, что по улице летали странные, перьеобразные, неряшливые космы сухой травы с семенами, на планете был разгар лета.
Сидя на крыльце гостиницы с фотографией в руке, Рассел Грэхем лениво наблюдал за сухой травой, которой ветер заметал никому не нужный «мерседес» и такой же ненужный «сааб». Интересно, скоро ли автомобили совершенно скроются под этим «снегом»? — думал Грэхем.
