А потом снова была старая площадь, где мой облупленный медпункт находился, рядом с обломками фундамента церкви. Посреди развалин Иван встал на колени и стал молиться. Собралась толпа. Посмотреть пришли из простого любопытства. Кто с бодуна пришел, кто наслушавшись историй про сумасшедшего старика. В Небосводе в Бога если еще кто верил, то старухи – у кого иконы по углам и при Советах висели.
Забарабанил по крышам, хлынул сильнейший дождь. Без грома, без ветра. Иван обернулся к нам, поднял свою палку и давай ей толпу крестить. Подходил к каждому дому и будто крестил дом. Мы стояли под дождем, и слова никто сказать не мог.
– Я не знаю, поверили люди или нет. Но они изменились. Только сейчас мы начинаем понимать, что тогда село чуть было не погибло… Вдруг прибегают женщины и кричат, что зарезали кого-то и что якобы Толик, сын Сергея, соседа нашего школьного директора, бывший арестант, ударил ножом его дочь, Машу. Все ее знали – первая красавица на селе. Побежали к ним. Я, как врач, первый в дом кинулся. Вижу – лежит Маша на лавке, кровью истекает. Домашние бегают, кто кричит, кто рыдает. Я бы рад помочь, да гляжу – руки после вчерашнего так трясутся, что и лезвие вынуть побоялся. Я же педиатр, зарежу, думаю, обязательно. В райцентр позвонили, «скорую» вызвали, да от туда ехать и ехать… Вот тут мне страшно стало. Умрет ведь, думаю, у меня на руках. Лежит она, а под лавкой лужа крови целая, смотрит на нас недвижно, и все белее и белее. Не выдержал, вышел во двор под дождь. И хорошо даже, думаю, что льет так, будто кто дырку в небе сделал. Сижу скрючившись, за лицо схватился. И слышу – впереди кто-то по лужам шлепает. Смотрю – Иван в своих мокрых лохмотьях во двор входит – и в дом. Что дальше, пускай Евгений Павлович скажет, только он там был. Мы не верили ему долго, – посмотрел он с улыбой на меня.
– Да что говорить… – произнес с трудом хозяин дома. – Сто раз рассказывал: сижу у нее, думаю, кончилась вся моя жизнь. Семнадцать лет… Заходит тут старик, мокрый, аж течет с него, серый какой-то, злой, и ни слова не говоря, к Маше. Взял стул, сел с ней. Ко мне спиной – не вижу, что там. Я, как очнулся, подошел сзади, а он говорит не поворачиваясь:
– Не мешайте – все равно никто не поможет. И выйдите.
– Не выйду, – говорю. – Одну не оставлю.
– Тогда садитесь, где сидели и никого не впускайте, – сказал Иван, за руку Машу взял и склонился над ней.
Что было делать? Вернулся я к двери, сел, как дурак, на стул, грожу всем, кто заглянуть думает, кулаками. Придушу думаю, если что. А Иван, как сел, так и сидел, то наклонившись над раной, то поднимая голову кверху и что-то бормоча. С полчаса так просидели. Потом что-то звякнуло тихо об пол. Смотрю, а это тот самый нож – клинок на свету сверкает и ни одной капли крови на нем нет. Подбежать рвусь, а встать с места не могу. «Не вставать!», – как кто-то говорит мне. И Маша такая спокойная лежит, тихая.
