– Да они знают! – ответил старший, темно-рыжий мальчуган.
– Главное, гостей не забыть, – повернулся Евгений Павлович ко мне.
На крыльцо с полотенцем в руках вышла жена директора.
– Ну что, Танюш, поговорила? Дождались мы с тобой… – с удивительной легкостью он подскочил и обнял жену. – Гостей десятка два уже? Стульев не хватает? Ничего, мы сейчас с молодым человеком по соседям быстренько…
Евгений Павлович сказал, если я хочу посмотреть на село, нужно остаться: к обеду будут главные лица Небосвода.
– Все, вроде, налаживается: и в школе, и дома, все слава богу. Вот и внук первый, – тяжело вздохнул он вдруг, когда мы вышли за ворота. – Сколько лет, и ничего от них не осталось! Семью только чудом сохранил.
Сосед Николай Васильевич, известный в Небосводе пчеловод, с крупнейшей в округе пасекой, оказался крепким мужиком, с глубоко посаженными глазами на морщинистом, красноватом кирпичном лице, в толстой рубахе и грубых армейских ботинках. Наперед стульев он протянул банку меда:
– Подай-ка, Палыч, к столу. Мед нынче рано пошел. А я к осени свеженького еще привезу.
Когда-то запущенный и забытый, его дом стали восстанавливать в самом лучшем виде, с уважением к жилищу. Старые стены заново выкрашены, забор и порог недавно заменены, белеют свежими досками. Ремонт разделил дом надвое. Старая часть поражала гниющей корявостью и долголетним запустением. Другая радовала всем, под корень, новым и надежным, здесь мало что выправляли, меняли заново.
– Это у нас повсюду дворы и дома так поделены, – ответил Евгений Петрович на мой вопросительный взгляд.
Вынеся нам полдюжины крепких стульев и табуретов, Николай Васильевич получил приглашение к обеду, и вдруг засмущавшись, согласился. Евгения Павловича его смущение развеселило:
– Вот Васильевич чуть краской не пошел, а как я его понимаю, и все убеждаюсь, надо к людям чаще ходить. Все мы немного стесняемся друг друга. Страшно было! Одиночество удивительное! Всех знаешь, со всеми рядом, а говорить не о чем, будто не стало ничего. Работа спасала. В общем деле завсегда договориться легче. Чем больше времени проходило, легче и легче было. Вот и общим народом собираться стали…
Второй двор из-за плотного и высокого, но старого и местами дырявого забора с улицы мало отличался от остальных. Но когда мы вошли, показалось, будто перенеслись с сытой сельской улицы куда-то в нищенский колхозный двор.
Убогость и заброшенность, все поросло дряхлостью. Ход жизни когда-то, в один момент, оборвался в этом доме, и все медленно, без движения, растворялось во времени.
