Номер не успели убрать. Теперь здесь много пепла. Валяющиеся повсюду окурки напоминают хвосты самолетов. Вероятно, когда горничная сообщит о том, что в номере накурено, поднимется скандал. Осознав это, М. достает последнюю сигарету и швыряет пачку на пол.
За большим окном, внизу, люди спешат на вокзал. Такси приезжают и уезжают. Длинные автобусы ловко входят в поворот и отправляются в сторону Сенатской площади. В который раз М. разглядывает зеленый купол кафедрального собора. Над ним, как, впрочем, и над другими домами, кружат чайки. Большие и белые, как облака. М. моргает. Затем еще и еще. Кажется, это единственное событие достойное записи в дневнике, но дневника М. никогда не вел.
Через полчаса он вновь в холле гостиницы. Портье подтверждает отмену всех рейсов.
– Вообще-то у нас в гостинице не принято курить, но, учитывая сложившуюся обстановку, напряженность ожидания, мы не будем предпринимать каких-либо мер. Постарайтесь больше не курить в номере, в противном случае нам придется оштрафовать вас.
– Сколько еще будет извергаться вулкан?
– Никто не знает. Период активности может продолжаться от нескольких месяцев до нескольких миллионов лет.
– И что мне теперь делать?
– Вы видели церковь Темппелиаукио?
– Да. Может, мне поехать в Швецию?
– Нет смысла. Скандинавия стоит и, судя по всему, полетит последней. Только если у вас есть желание посмотреть Стокгольм… Но на ближайшие дни билетов на паром все равно нет.
М. опять чихает и закуривает. На этот раз пепел покрывает асфальт. Сигарета еще не докурена, а он уже перед памятником Маннергейму. Странная на нем шапка, думает М. Рядом с памятником шестому президенту Финляндии много подростков. Они катаются на скейтбордах и, кажется, однажды обязательно перестреляют друг друга.
М. обедает в кафе музея Киасма. Салат, белое вино, пластиковые салатовые стулья. Вокруг азиаты и финны, которым, оказывается, еще есть что обсуждать. Много маленьких детей. Похоже, им никогда не доведется летать.
М. смотрит по сторонам. Создается впечатление, что большие окна ограждают не от улицы, но от тишины, что внушает покорность. М. думает о том, что в Хельсинки череда дней становится единственным путешествием.
Женщина говорит «та». В пустой кровати пустой спальни пустившего, как косы, трещины пустого дома она выговаривает «та». Она не знает, прихоть это или спасение, минутная слабость или шаг, который, возможно, изменит ее жизнь, она просто шепчет «та».
