Двумя-тремя годами Груня была постарше дочерей Патапа Максимыча, как раз в подружки им сгодилась. Вырастая вместе с Настей и Парашей, она сдружилась с ними. Добрым, кротким нравом, любовью к подругам и привязанностью к богоданным родителям так полюбилась она Патапу Максимычу и Аксинье Захаровне, что те считали ее третьей своей дочерью.
- Слушай, Аксинья,- говорил хозяйке своей Патап Максимыч,- с самой той поры, как взяли мы Груню в дочери, господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я так в мыслях держу: что ни подал нам бог,за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня,- не ровен час, все под богом ходим,- коли вдруг пошлет мне господь смертный час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать, ты без меня ее не обидь.
- Чего ты только не скажешь, Максимыч! - с досадой ответила Аксинья Захаровна.- Ну, подумай, умная ты голова, возможно разве обидеть мне Грунюшку? Во утробе не носила, своей грудью не кормила, а все ж я ей мать, и сердце у меня лежит к ней все едино, как и к рожоным дочерям. Все мои три девоньки заодно лежат на сердце.
- Знаю про то, Захаровна, и вижу,- продолжал Патап Максимыч,- я говорю для того, что ты баба. Стары люди не с ветру сказали: "Баба что мешок: что в него положишь, то и несет". И потому, что ты есть баба, значит разумом не дошла, то как меня не станет, могут тебя люди разбить. Мало ль есть в миру завистников? Впутаются не в свое дело и все вверх дном подымут.
- Да что ты в самом деле, Максимыч, дура, что ли, я повитая? Послушаюсь я злых людей, обижу я Грунюшку? Да никак ты с ума спятил? - заговорила, возвышая голос, Аксинья Захаровна и утирая рукавом выступившие слезы.- Обидчик ты этакой, право обидчик!.. Какое слово про меня молвил!.. По сердцу ровно ножом полоснул!.. Бога нет в тебе!.. Право, бога нет!..
- А ты горла-то зря не распускай,- в свою очередь возвысив голос, сказал ей Патап Максимыч.- Молчи да слушай... Ну же, не хныкать, покуда не бита; чтоб я не видал бабьих слез!.. Слушай, что приказывать стану... слова не смей проронить; все в точности исполни!.. Бог даст, женихи станут к Груне свататься и к дочерям - приданое всем поровну. Что Настасье, что Прасковье, то и Груне... Слышишь?.. А помрем мы с тобой, весь дом и все добро, что останется, тоже на три доли всем поровну... Помни же завет мой, из ума его не выкладывай. Не то моим костям в гробу покоя не будет. Не будь Настасье с Прасковьей родительского моего благословения, коли поровну они с Груней не поделятся. Не мое и не ихне добро, что мы нажили: его бог ради Груни послал. Так я в разуме держу, так и ты держи, и дочери так же пусть держат. Помни же слово мое. А коли после меня, как я приказываю, не сделаешь, так я тебя...- прибавил Патап Максимыч, поднимая кверху увесистый кулачище...- На том свете-то... перед богом на страшном судище поставлю... И засудит он тебя, засудит,- в ад кромешный пошлет, коли Груню обидишь... Да, да... Ты это помни!.. А теперь вот что,- продолжал он, значительно понизив голос после окрику,- на той неделе, накануне Иванова дня, Груня именинница. Возьми канаус, что из Астрахани привезен, сарафан имениннице справь, пуговицы были бы серебряные. Есть там у тебя... И дочерям такие же сарафаны сшей, канауса на всех должно хватить...
