- Известно, сама от себя,- отвечала Никитишна.- Разве я чужая тебе? Не носила, не кормила, а все же мать. Жалеючи тебя, спрашиваю.
Неправду сказала Никитишна. Еще в Ключове Патап Максимыч просил ее выпытать у Насти, не завелась ли у ней зазнобушка. "В скиту ведь жила,говорил он,- а там девки вольные, и народу много туда наезжает".
Настя немного подумала и с твердостью сказала, как отрезала:
- Коли ты, крестнинька, от себя спрашиваешь, так я одно тебе слово скажу: "нет". Больше у меня и не спрашивай. А коль велено тебе мои мысли опознать, так скажи им вот что: вздумают силой замуж отдавать, свяжусь с самым лядащим из тятиных работников... Сама навяжусь, забуду стыд девичий... Не он меня выкрадет, я его уходом к попу сведу... Самого лядащего, слышишь? Так и скажи... Кто всех пьяней, кто всех вороватей, того и возьму в полюбовники... Жаль, что с дядей венчаться нельзя, а то бы вышла я за нашего пропойцу.
- Ах, Настенька, Настенька! - качая головой, сказала Никитишна.- В уме ли ты?
- Покуда в уме,- ответила Настя.- А пойдут супротив воли моей, решусь ума и таких делов настряпаю, что только ахнут... Не то что уходом венчаться бегу, к самому паскудному работнику ночевать уйду... Вот что!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В Осиповке еще огней не вздували. По всей деревне мужички, лежа на полатях, сумерничали; бабы, сидя по лавкам, возле гребней дремали; ребятишки смолкли, гурьбой забившись на печи. На улицах ни души.
А у Патапа Максимыча в доме все на ногах. В горницах и в сенях огни горят, в передней, где гостям сидеть, на каждом окошке по две семитки лежит, и на каждой курится монашенка (Курительная свечка.). Все домашние разодеты по-праздничному. Особенно нарядно и богато разодета Настасья Патаповна. В шелковом пунцовом сарафане с серебряными золочеными пуговками, в пышных батистовых рукавах, в ожерелье из бурмицких зерен и жемчугу, с голубыми лентами в косах, роскошно падавших чуть не до колен, она была так хороша, что глядеть на нее - не наглядишься... Но что-то недоброе порой пробегало на хмуром лице ее. Не суетилась Настя, как прочие, но и на месте не сидела. То к окну подойдет, то в светлицу сходит, то на кресло сядет; и все так порывисто, как бы со злом каким. Говорят ей что-нибудь, не ответит, либо скажет что невпопад. Глядя на дочь, Аксинья Захаровна только руками по полам хлопает, а Патап Максимыч исподлобья сурово поглядывает; но, помня прошлое, себя сдерживает, словечка не вымолвит, ходит себе взад да вперед по горнице, поскрипывая новыми сапогами.
