- Где ж столы-то рядить?- спросил токарь Матвей. - Я, парень, что-то не слыхивал, чтобы зимой столы ставили. На снегу да на морозе что за столованье! Закрутит мороз, так на воле-то варево смерзнет.
- Мало разве у хозяина изб да подклеток! - заметил Петруха.
- Все ж полутора стам не усесться,- молвил третий работник, Мокеем звали прозвищем Чалый.
- Очередь станут держать, по-скитски, как по обителям в келарнях странник угощают,- отвечал Матвей.- Одни покормятся и вон из-за столов, на их место другие.
- Разве что так,- молвил Петруха, соглашаясь с Матвеем.- Городовые купцы, слышь, наедут,- прибавил он.
- Пир готовят зазвонистый,- сказал Мокей.- Рукобитье будет, хозяин-от старшую дочь пропивать станет.
Ровно ножом полоснул Алексею по-сердцу. Хоть говорила ему Фленушка, что опричь его Настя ни за кого не пойдет, но нежданная новость его ошеломила.
- В дом, что ли, зятя-то берут? - спросил Петруха.
- Куда, чай, в дом!- отозвался Чалый.- Пойдет такой богач к мужику в зятьях жить! Наш хозяин, хоть и тысячник, да все же крестьянин. А жених-от мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил; у царя во дворце бывал. Наш-то хоть и спесив, да Снежковым на версту не будет.
- Снежковых разве жених-от? - спросил Матвей.- Не самарский ли?
- Самарские, по всей Волге купцы известные,- отвечал Чалый.
- Куда ж ему в зятья к мужику идти,- сказал Матвей,- у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, сам я видел; был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить!
Сильней и сильней напирал Алексей острым резцом на чашку, которую дотачивал. В глазах у него зелень ходенем заходила, ровно угорел, в ушах шум стоит, сердце так и замирает. Тогда только и опомнился, как резцом сквозь чашку прошел.
- Что это ты, Алексей? - с усмешкой спросил его вертельщик Петруха.Сквозь прорезал.
- Сорвалось! - сквозь зубы молвил Алексей и бросил испорченную чашку в сторону. Никогда с ним такого греха не бывало, даже и тогда не бывало, как, подростком будучи, токарному делу учился. Стыдно стало ему перед токарями. По всему околотку первым мастером считается, а тут, гляди-ка, дело какое.Зашабашили к обеду. Алексею не до еды. Пошел было в подклет, где посуду красят, но повернул к лестнице, что ведет в верхнее жилье дома, и на нижних ступенях остановился. Ждал он тут с четверть часа, видел, как пробрела по верху через сени матушка Манефа, слышал громкий топот сапогов Патапа Максимыча, заслышал, наконец, голос Фленушки, выходившей из Настиной светлицы. Уходя, она говорила: "Сейчас приду, Настенька!"
