- Ну и пусть их ломят, а я, сказано, не пойду, так и не пойду,- молвил Трифон Лохматый.
- А я что говорила тебе, то и теперь скажу,- продолжала Фекла.- Как бы вот не горе-то наше великое, как бы не наше разоренье-то, он бы сватов к Параньке заслал. Давно про нее заговаривал. А теперь, знамо дело, бесприданница, побрезгует...
Прасковья, старшая дочь Трифона, залилась слезами и начала причитать.
- Плети захотела? - крикнул отец. Смолкла Прасковья, оглядываясь и будто говоря: "Да ведь я так, я, пожалуй, и не стану реветь". Вспомнила, что корову доить пора, и пошла из избы, а меньшая сестра следом за ней. Фекла ни гу-гу, перемывает у печи горшки да Исусову молитву творит.
Нащепав лучины, обратился Трифон к старшему сыну, что во все время родительской перебранки молча в углу сидел, оттачивая токарный снаряд.
- Алеха! Неча, парень, делать, надо в чужи люди идти, в работники. Сказывают, Патап Максимыч Чапурин большой подряд на посуду снял. Самому, слышь, управиться сила не берет, так он токарей приискивает. Порядися с ним на лето аль до зимнего Николы. Десятков пять, шесть, бог даст, заработаешь, к тому ж и с харчей долой. У Чапурина можно и вперед денег взять, не откажет; на эти деньги токарню по весне справили бы, на первое время хоть не больно мудрящую. А Саввушку, думаю я, Фекла, в Хвостиково послать, он мастер ложкарить. Заработает сколько-нибудь. А сами, бог милостив, как-нибудь перебьемся.
- Я, батюшка, всей душой рад послужить, за твою родительскую хлеб-соль заработать, сколько силы да уменья хватит, и дома радехонек и на стороне - где прикажешь,- сказал красавец Алексей.
- Спасибо, парень. Руки у тебя золотые, добывай отцу,- молвил Трифон.Саввушка, а Саввушка!- крикнул он, отворив дверь в сени, где младший сын резал из баклуш ложки.
- Чего, тятенька? - весело тряхнув кудрями, спросил красивый подросток, лет пятнадцати, входя в избу.
- Избным теплом, сидя возле материна сарафана, умен не будешь, Саввушка. Знаешь ты это?- спросил его отец.
- Знаю,- бойко ответил Саввушка, вопросительно глядя на отца.
- Поживи в чужих людях, умнее будешь. Так али нет?
- Ты, тятя, лучше меня знаешь,- отвечал Саввушка, ясно и любовно глядя на отца.
Бросила горшки свои Фекла; села на лавку и, ухватясь руками за колени, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во гроб кладут. Чужим теплом Трифоновы дети не грелись, чужого куска не едали, родительского дома отродясь не покидали. И никогда у отца с матерью на мысли того не бывало, чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на чужой стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и заревела в источный голос.
