- Ну, ступай, ступай - проспись... Да ступай же!..- прикрикнул Патап Максимыч, заметив, что Никифор и не думает выходить из сеней.
Мыча что-то под нос, слегка покачиваясь, пошел Никифор в подклет, а Патап Максимыч в моленну к богоявленской заутрене. За ним туда же пошли жившие у него работники и работницы, потом старики со старухами, да из молодых богомольные. Сошлись они из Осиповки и соседних деревень. Чапурин на большие праздники пускал к себе в моленну и посторонних. На то он попечитель городецкой часовни, значит ревнитель. Когда собрались богомольцы и канонница, замолитвовав, стала с хозяйскими дочерьми править по "минее" утреню, Аксинья Захаровна торопливо вышла из моленной и в сенях, подозвав дюжего работника, старика Пантелея, что смотрел за двором и за всеми живущими по найму, тревожно спросила его:
- Запер ли, Пантелеюшка, ворота-то? Поставил ли на задах караульных-то?
- Не беспокойся, матушка Аксинья Захаровна,- отвечал Пантелей.- Все сделано, как следует,- не впервые. Слава те, господи, пятнадцать лет живу у вашей милости, порядки знаю. Да и бояться теперь, матушка, нечего. Кто посмеет тревожить хозяина, коли сам губернатор знает его?
- Не говори, Пантелеюшка,- возразила Аксинья Захаровна.- "Не надейтеся на князи и сыны человеческие". Беспременно надо сторожким быть... Долго ль до греха?.. Ну, как нас на службе-то накроют... Суды пойдут, расходы. Сохрани, господи, и помилуй.
- Ничего такого статься не может, Аксинья Захаровна,- успокаивал ее Пантелей.- Никакого вреда не будет. Сама посуди: кто накроет?.. Исправник аль становой?.. Свои люди. Невыгодно им, матушка, трогать Патапа Максимыча.
- Нет, Пантелеюшка, не говори этого, родимой,- возразила хозяйка и, понизив голос, за тайну стала передавать ему: - Свибловский поп, приходский-то здешний, Сушилу знаешь? - больно стал злобствовать на Патапа Максимыча. Беспременно, говорит, накрою Чапурина в моленной на службе, ноне-де староверам воля отошла: поеду, говорит, в город и докажу, что у Чапуриных в деревне Осиповке моленна, посторонни люди в нее на богомолье сходятся. Накроют-де, потачки не дадут. Пускай, дескать, Чапурин поминает шелковый сарафан да парчовый холодник!
- Какой сарафан, какой холодник? - спросил Пантелей.
- А видишь ли, Пантелеюшка,- отвечала хозяйка,- прошлым летом Патап Максимыч к Макарью на ярманку ехал, и попадись ему поп Сушила на дороге. Слово за слово, говорит поп Максимычу: "Едешь ты, говорит, к Макарью - привези моей попадье шелковый, гарнитуровый сарафан да хороший парчовый холодник". А хозяин и ответь ему: "Не жирно ли, батько, будет? Тебе и то с меня немало идет уговорного; со всего прихода столько тебе не набрать". Осерчал Сушила, пригрозил хозяину: "Помни, говорит, ты это слово, Патап Максимыч, а я его не забуду,- такое дело состряпаю, что бархатный салоп на собольем меху станешь дарить попадье, да уж поздно будет, не возьму". С той поры он и злобится. "Беспременно, говорит, накрою на моленье Чапуриных. В острог засажу", говорит.
