21
В скверике, где как беспризорная сиживала мать, каждый вечер гулял чистенький пожилой гражданин с чистенькой собачкой на цепочке.
Собачка бегала, увлекая его за собой, нюхала землю и поднимала ножку, и он ее уговаривал:
— Тузишка, Тузишка, на цветы нельзя!
Уморившись, садился на скамейку и вытирал полное лицо и шею чистым платком, а собачка сидела у его ног и весело дышала, высунув язык.
Мать так привыкла видеть их в скверике, что если они появлялись позже обычного, она их искала глазами, а увидев, говорила себе: а, вот они!
И пожилой гражданин, видя ее всегда на том же месте, стал с ней здороваться очень вежливо. А однажды подошел и, держась левой рукой за собачкину цепочку, а правой приподняв над лысиной чистенькую кепку, отрекомендовался:
— Разрешите представиться, персональный пенсионер такой-то.
Мать ответила, смутившись:
— Очень приятно.
Он спросил:
— Вы позволите присесть?
Она ответила:
— Пожалуйста.
Он поклонился и шаркнул ногой и только после этого присел на приличном расстоянии.
— Извините, гражданка, — сказал он, — но я замечаю, что у вас какое-то несчастье, не могу ли я как-нибудь помочь в ваших обстоятельствах?
— Ах, — вздохнула мать, — никто мне, товарищ, не поможет в моих обстоятельствах.
— Конечно, — сказал пожилой гражданин, — если речь идет о потере дорогого человека, то эту рану в состоянии исцелить лишь время, я на себе испытал. Но от всего прочего существуют лекарства, из них самое лучшее помощь коллектива.
— Не со всякой бедой пойдешь к коллективу, — возразила мать. — С иной бедой идти — только срамиться, а пользы не будет. Да у меня и коллектива нет: я пенсионерка.
— Помилуйте! — воскликнул пожилой гражданин. — Вы что же, считаете, что, уйдя на пенсию, мы выпали из коллектива? А жилтоварищество с его народонаселением, зачастую равным населению среднего западноевропейского города, с его домовым комитетом, с его товарищескими судами и художественной самодеятельностью, — разве это не превосходный коллектив?! Гражданка, поверьте, ваша беда в том, что вы себя вообразили оторванной от коллектива!
Мать понимала, что никакой товарищеский суд не вразумит Таису, а только ушаты оскорблений и клеветы выльются публично на нее — на мать, изгнанную из дома, а художественная самодеятельность тут и вовсе ни при чем, но все же упоминание о существовании всего этого было отрадно, оно расширяло ее мир, чересчур в последнее время ограниченный. А еще приятней было, что сидит рядом симпатичный, высококультурный человек и хочет прийти ей на помощь.
