* * *
Во вражеском тылу действовали младший лейтенант госбезопасности Алексей Николаевич Гурилёв и сержант госбезопасности Василий Петрович Здравый, проходившие службу в главной кузнице советских подрывников и диверсантов -- Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения НКВД СССР. В начале апреля 1942 года они оба были прикомандированы к штабу "чекистской" 262-й стрелковой дивизии 39-й армии, где и познакомились.
До войны Здравый служил в спецотделе НКВД, занимаясь взрывотехникой и радиосвязью. Поговаривали, что за успех в одной из закрытых операций он был награждён и лично представлен Судоплатовым к внеочередному спецзванию -- хотя сам Петрович всё это отрицал, и его ни разу не видели не то что с медалью, но даже с обычным чекистским значком. В противоположность ему Гурилёв, сын заместителя Молотова, был человеком сугубо гражданским, историком и аспирантом ИФЛИ.
В июле сорок первого Алексей был мобилизован и направлен на курсы при Особой группе, где прошёл подготовку на радиста-диверсанта для работы в тылу противника. За неожиданный успех в учебной радиоигре, к которой, благодаря его импровизации, подключился настоящий немецкий шпион, позднее пойманный и обезвреженный, Гурилёв был выпущен сразу в офицерском звании. Дважды минувшей зимой, увешанный сумками с гражданской одеждой, немецкой формой, оружием и радиостанцией, он вылетал для парашютирования в тыл противника, однако оба раза самолёт, покружив в ночном ледяном и снежном небе, возвращался на подмосковный аэродром. После второго такого возвращения Алексея посетила мысль, что полёты организовывались исключительно для поддержания боевого духа, и что командование бережёт и совершенно не собирается посылать на практически верную смерть его и его товарищей -- филологов, математиков, сыновей наркомов и высокопоставленных деятелей Коминтерна.
По этой причине командировку в действующую армию Алексей воспринял как долгожданный подарок судьбы, вложив в неё весь скопившийся пыл борьбы и страстное желание приобщиться к яркой славе тех, кому и только кому, по всеобщему тогдашнему убеждению, должна была принадлежать новая послевоенная жизнь. Мысль о том, что до славы и мирной жизни можно и не добраться, совершенно не пугала, равно как совершенно не страшила разлука с домом и всем привычным старым довоенным укладом: полгода пребывания в казарме воздвигли между прошлым и настоящим непреодолимую стену, и возвращаться за неё даже самыми короткими и безобидными воспоминаниями в тот момент абсолютно не хотелось.
