— Конечно, не близко, — ответил я с важностью и мельком взглянул на присмиревшего и явно завидовавшего моему счастью Семена.
— Может, то дальше, чем до Америки? — опять спросила Оленка.
— А ты как думаешь! — презрительно сказал Семен. — Раньше та Америка, а уж за ней тот Воловец.
Я сразу раскусил Семена. Я понял, почему он это сказал: он просто хотел блеснуть перед Оленкой широтой своих познаний. Но Оленка даже не взглянула на бедного, страдавшего Семена. Она глядела только на меня и, конечно, опасаясь за мою жизнь, шепотом, от которого у меня озноб пробежал по спине, спросила:
— И не страшно тебе, Иванку? Так далеко! Еще песиголовца какого-нибудь встретишь в дороге.
— Вот еще! — усмехнулся я. — Чего мне бояться с Попшей?
Оленка вздохнула и промолчала. Но в сумерках, когда я рубил во дворе хворост для топки печи, кто-то тоненьким голоском окликнул:
— Иванку!
Я оглянулся, но никого не увидел.
Тоненький голосок назвал мое имя вторично, и только теперь я заметил за плетнем мерцающие в сумерках глаза.
— Оленка!
— Поди сюда, Иванку!
Я подошел к плетню, и сердце мое забилось от тихой радости, какой мне еще никогда не приходилось до сих пор испытывать.
— Иванку, — говорила между тем Оленка птичьим своим голоском, — уж я бежала до вашей хаты, бежала, сама не знаю как!.. Все боялась, что Матлачиха схватится… Возьми, это я тебе принесла.
Она нашла мою руку и положила на ладонь тряпочку, в которую было завернуто что-то упругое. Нежный медвяный запах, какой бывает только в вечернюю пору на полонинах, поплыл из моей руки, и мне почудилось, что не полотняную тряпочку, а охапку цветов и трав дала мне в руки Оленка.
— Что тут? — спросил я.
— Ты не бойся, — сказала Оленка, — это тебе. Никакой песиголовец до тебя не дотронется и дорога будет добрая, если такая трава лежит за пазухой. Мне дед Грицан сказал: ее найти перед вечером и в тряпочку белую завернуть… Я аж на Желтый камень ходила — вот куда, там и нарвала… Маленькая травка такая, с цветочками… Дед Грицан много чего знает…
Она говорила быстро, порывисто, и мне показалось, что я слышал, как бьется ее сердце.
— Только ты, Иванку, никому другому про эту траву не говори, — прошептала Оленка, — и тряпочку не разворачивай. Чуешь? А то все пропадет… Никто про ту траву не должен знать.
— Ладно, — сказал я. — А тебе дед Грицан не побоялся сказать?
— И мне побоялся, только я ему за совет из речки воды понатаскала.
И вдруг где-то далеко тишину сумерек нарушил женский голос:
