«Свет ты наш, Верховина…» | страница 15
Это была газета «Правда» с докладами Ленина о мире и земле.
Когда я кончил читать, стоявший рядом со мной крепкий, жилистый дед взял из моих рук газету, повертел ее со всех сторон и обратился к соседу:
— Как думаете, куме, и нам бы такое дуже подошло?
— И не говорите, — соглашался сосед, — как на нас сшито! Послал бы и нам бог!
— Бог не пошлет, — усмехнулся военнопленный, пряча газету. — Сами добудем! Я видел, как это делается.
И пошел дальше.
А за ним шли другие — венгры, австрийцы — и тоже несли в родные края русские газеты и листовки.
— Слухай, друже, — просили кого-нибудь из них селяне, — оставь листок нам. Тут же по-нашему напечатано, не поймут у вас. Разумеешь? По-нашему напечатано.
— По-нашему, по-нашему, — раздельно повторяли те, — по-нашему.
И листовок не оставляли.
Слово, услышанное в те дни на дорогах, не забывалось и не остывало. Бережно уносили его люди с собой, и не давало оно им спать по ночам:
«Вот бы и нам добре как в России…»
Вместе с пленными, покинув окопы, возвращались солдаты, положив на плечо винтовки. Высланные на перевалы и перекрестки жандармы пытались обезоружить солдат, но солдаты разоружали жандармские заставы, наделяя отнятыми карабинами верховинцев.
На станциях железных дорог, в корчмах и сельских управах рвали в клочья засиженные мухами портреты императора Франца, сбивали прикладами цесарские гербы и на глазах у перепуганных до смерти нотарей жгли долговые кабальные расписки, штрафные и податные акты.
Спасая положение, власти бросили в горы усиленные пулеметами новые жандармские части. Тогда фронтовики и военнопленные стали сходить с больших дорог и пробираться дальше через полонины и леса пастушьими тропами.
С группой человек в шесть столкнулся я в лесу под полониной. Горуля послал меня в село за солью, и я возвращался назад, неся полный мешочек.
Шестеро вышли с боковой тропы и остановились. Остановился и я, глядя на незнакомых вооруженных людей.
— Гей, хлопчику! — крикнул издали коренастый чернобородый солдат. — Далеко до Быстрого?
— Далеко.
— А ближе дороги не будет?
— Нема ближе, — помотал я головой, не сводя глаз с чернобородого солдата. Что-то знакомое почудилось мне в нем, в его лице и голосе, и, вдруг припомнив, я уже безбоязненно подошел к нему.
— А я вас знаю!
— Откуда?
— Вы, пане, учитель из Быстрого.
— Верно! — обрадованно подтвердил солдат. — И учителем пришлось быть. А ты чей?
— Белинцевой Марии Иван, из Студеницы.
На лбу Куртинца собрались складки. Он припоминал.