— Не забывай…
— Не забуду, — пообещала она, разжимая кулак, и ветер подхватил глянцевые лепестки курослепа, поднял, закружил в вихре — танце… когда она сорвать успела‑то?
Шпильки жгли ладонь.
А с виду обыкновенные, тоненькие, легонькие. С синими головками из аквамарина, да только в лунном свете камень глядится почти черным.
Но ведь жгут.
И острые… тянет потрогать, да только Лихо знает, сколь опасно поддаваться таким вот желаниям. И шпильки ссыпает на стол.
Наклоняется.
Вдыхает запах…
Металл. И волос… Евдокиины волосы пахнут по — особенному, жасмином и еще сухими осенними листьями. Медом — самую малость. Молоком. Хлебом.
Нет, не то ему…
…запахи сползали один за другим.
Снова металл.
И на сей раз тяжелая вонь, каковая бывает на скотобойнях. От этого смрада губа подымается, а в горле клокочет ярость. Но Лихо справляется, и с нею, и с собой…
…шпильки из шкатулки.
…шкатулка на столике резном, том, который матушка в подарок прислала…
…столик Евдокии нравился. На нем чудесно помещались и шкатулка вот эта, и зеркальце круглое на подставке, и склянки — скляночки, множество склянок — скляночек… но в ту комнату чужие не заглядывают. И значит, из своих кто‑то.
Лихо открыл глаза и отстранился.
— Панна Евдокия спят ужо, — сказала горничная и зевнула. Сонная девица. Даже днем сонная, дебеловатая… сестры прислали с рекомендациями, а Лихо и принял… тогда‑то казалось, что помочь хотят.
Наивный.
Родня…
— Иди сюда, — велел он. — Садись.
Села.
Широкоплеча, по — мужски. Круглолица. Некрасива, пожалуй, но это не недостаток для горничной. Что Евдокия о ней говорила?
Ничего, пожалуй. Не жаловалась, но…
— Ты взяла шпильки?
Молчит. Смотрит коровьим безропотным взором.
— Как тебя зовут?
— Геля…
— Послушай, Геля… скажи, пожалуйста, ты брала шпильки?
— Брала. Как есть, барин. Брала.
— Когда?
— Сення. Аккурат как барыню наряжала, так и брала… она ишшо сама велела, возьми, мол, Геля те самые шпилечки, которые синенькие… а так бы я…
Издевается?
Или на самом деле настолько глупа?
Сидит, выпялилась, и не моргает даже. Глаза темные. Ресницы светлые, длинные… и выражение лица такое, что поневоле глаза отвести охота.
— Геля, — Лихо наклонился, вдохнул запах девки.
Сено. И молоко.
И еще пыль… тело распаренное, сонное… моется она нечасто, верно, полагая сие делом дурным, а волосы пивом полощет, оттого и прицепился к ней особый дух, который бывает у пива и свежего хлеба, чуть кисловатый, но приятный.
— Послушай, Геля… я не хочу привлекать к этому делу полицию. Но если ты станешь упрямиться, то позову.
