Капитан Хромы оказался для меня особенно трудным человеком. Я пытался вытянуть из него нечто большее, чем скупое перечисление фактов. Не знаю, были ли у него какие-нибудь личные, счеты с гитлеровцами, однако из его сухих ответов я смог заключить, что в нем клокотала лютая ненависть к ним. У меня создалось впечатление, будто несколько лет ожидания активной борьбы с врагом были для него сплошной полосой страданий, что он очень глубоко переживал годы оккупации Польши, годы отчаяния.
Однажды, пристально посмотрев мне в глаза, он сказал:
- Эта война была для меня слишком короткой. Я ничего не успел.
Такое заявление показалось мне почти кощунственным: война была для него слишком короткой?!
Я сразу же усомнился в зрелости, глубине его переживаний, ясности и серьезности его суждений. Стало быть, под личиной благородства в нем скрывается душа профессионального солдафона, для которого война - это прежде всего подвиги, личная слава, а ужасы войны и людские страдания - дело второстепенное, безразличное... Выходит, я очень ошибся, переоценив достоинства этого странного человека...
Я посмотрел в его зеленые глаза, которые вдруг показались мне жестокими и блеклыми, совсем как у безумца или преступника. И вдруг я увидел в них усмешку! Это окончательно сбило меня с толку.
- Как же так? - начал я неуверенно. - Вы считаете...
Но он прервал меня, не дав мне договорить.
- Нет, вы меня плохо поняли и напрасно возмущаетесь. Я, как и все, радовался дню нашей победы. И никогда не помышлял о том, чтобы война затянулась. Просто мы слишком поздно вступили в нее - только осенью сорок четвертого года. Поэтому она и была для меня слишком короткой. Но что ж, теперь уж ничем не поможешь, - добавил он и замолчал.
- Ну, а вы? - спросил я, воспользовавшись паузой.
- А что там я! - ответил он. - Я был тогда еще зеленым юнцом, и Матвеев приучал меня к "настоящему обстрелу". "Тебе это пригодится, браток! - бывало говорил он мне после такой бани. - Это только тренировка, а когда попадешь в настоящий переплет, тогда сам черт тебе не будет страшен. И стрелять научишься по-настоящему". Когда он, не колеблясь ни минуты, бросался в самое пекло, меня пробирала дрожь и небо казалось с овчинку.
Он погиб. Ну что ж, если так воевать - погибнуть не трудно. Однако мне кажется, что любой другой на его месте не сделал бы и половины того, что сделал он. Матвееву чертовски везло. Я не помню, чтобы он когда-нибудь вернулся с задания на серьезно поврежденной машине. Все ожидали, что когда-нибудь это случится. Но никто из нас не думал, что его смерть будет такой обычной.
