Суман сжала губы и, уже уходя, добавила:
— Но… эта сделка очень дорога, очень невыгодна для вас. Вы заплатили слишком много, Гирдхарилал-джи. Это принесет прибыль другим, а вам — одни укоры совести, даже если господин Юсуф и не напишет этот рапорт…
Гирдхарилал уронил голову на грудь.
Нафис сидела в своей комнате на диване и пилочкой обтачивала ногти. Она была в зеленых шелковых брюках в обтяжку и белой кофточке, расшитой золотым узором. Дымчато-сизый шарфик, вышитый мелкими серебряными цветками, закрывал шею. Напротив нее, на маленьком столике, стояла открытая коробка с конфетами. Нафис протягивала руку, брала конфету, отправляла ее в рот и снова принималась за пилочку. Рядом с коробкой конфет лежал свежий номер журнала «Женщина и дом».
Напротив сидел Салман и покачивал ногой. Нафис пододвинула к нему коробку:
— Бери!
— Я сказал, в рот их не возьму. Сперва ответь на мои вопросы.
— Это же твои любимые конфеты. Бери, пока я не съела.
— Будь же серьезнее, Нафис! Неужели ты и жизнь принимаешь вот за такую конфетку?
— Тебе идет быть серьезным, — сказала Нафис, довольно причмокивая.
— Дело такое.
— Ничего серьезного, — беспечно откликнулась Нафис. — Просто ты умеешь беспокоиться по пустякам. И потом, если, как ты говоришь, надо считаться с его самолюбием, пусть и он считается с моим…
— Выходит, ты готова бросить Юсуфа из одного ложного самолюбия? Готова пожертвовать вашей любовью с детских лет и годами дружбы?
— А что мне остается делать — упасть ему в ноги и умолять, чтобы он женился на мне? Его самолюбие — оправданное, а мое — ложное. Ловко у вас получается! — Нафис начинала сердиться.
— Но ведь он же сделал тебе предложение. Его мать приходила сама, и не один раз. И он тоже бывал здесь, и ты давала понять, что любишь его, что он нравится тебе… Признайся — ведь любишь? — другим, теплым голосом спросил он.
Нафис протянула руку, взяла еще конфету, отправила ее в рот и промолчала.
— И разве ты не замечаешь, что каждый раз как он приходит, здесь обязательно заводят разговор, который заставляет его страдать, обижает его. Ему всегда дают понять, что до тех пор, пока у него не будет состояния, все его достоинства, все добродетели, способности не будут приниматься в расчет. Только поэтому он почти перестал здесь бывать.
— Но ведь все это мама. В чем тут моя вина? Пусть не обращает на нее внимания…
— Хорошо придумано! — возмутился Салман. — Ты живешь в джунглях? Если он придет к тебе, он придет в твой дом. А ты до такой степени подавлена родительской волей, что ни жестом, ни словом не дашь понять, что, оскорбляя Юсуфа, оскорбляют и тебя. И вот теперь я спрашиваю: где же твое самолюбие, о котором ты так заботишься? Понимаешь ли ты хоть значение этого слова или повторяешь понаслышке.
