Суман не могла уснуть. Она долго ворочалась. Несколько дней она учит пению Нафис и до сих пор не может придумать, как начать этот разговор. Высказать все сразу нельзя, но нельзя же и бесконечно откладывать.
Джавид приходил к ним, и в последнее время его визиты становятся даже чаще. Если не решиться, весь ее план пойдет насмарку. Юсуф, чтобы не поступиться гордостью, готов расплачиваться кровью своего сердца. Бесполезно надеяться на его помощь. Доктор Рафик еще раньше заявил, что Нафис не стоит их сочувствия. Все поведение матери Нафис говорило о том, что она поклоняется лишь одному богу — деньгам. А ей, Суман, больше всех надо. Сумасшедшая, чего мешается в чужие дела? Чужие?! Юсуф чужой? Нет, и еще раз нет. Он ее самый близкий друг. К чьей еще помощи прибегает она в трудную минуту? Неужели у нее и в самом деле нет никого, кроме Юсуфа?
За решеткой окна, в темноте, заплясал огромный вопросительный знак, потом он обратился в перевернутую танпуру, и из ее деки выглянул Салман: «Привет, Суман».
Он пододвинул к Суман маленькую расписную тарелочку с золотой каемкой. На ней лежал сочный оранжево-красный абрикос. Он улыбнулся и сказал ей:
«Как хорошо сшита ваша блузка — просто и аккуратно. Вот с такой меркой я подхожу к жизни».
Суман протянула руку, чтобы взять абрикос. Ее рука коснулась пушистых вьющихся волос Мину. Салман исчез…
Суман встала с постели, оделась и больше не ложилась.
Сколько мужчин ей пришлось видеть за свою еще короткую жизнь! Одни ей нравились, других она не замечала, третьих было по-человечески жаль, на некоторых она была зла и лишь немногих уважала. Приходилось презирать и даже ненавидеть… А вот ее отношение к Салману нельзя было определить каким-нибудь одним из всех этих слов. Тут что-то совсем новое. И дело даже не в том, что хочется всегда видеть его. Слышать его голос, говорить с ним, просто молча сидеть рядом.
Какая она дура! Салман — юноша из знатной семьи, око и светоч благородного и высокого дома, а она — дочь «подруги богатых мужчин»… Она хороша для того, чтобы с ней позабавиться, отдохнуть от житейских забот. И все.
Суман возмутилась.
Нет! Она никому не позволит забавляться собою. Мать была такой, да. Она — нет! Но кому она нужна иначе! Но кто согласится жениться на ней? Никто никогда не назовет ее женой, матерью… Ну и пусть, можно прожить и одной… Н-е-е-т! В таком огромном мире трудно быть одной, вечно, вечно одной…
