За ночь горница успела остыть. Мороз узорами разрисовал моховые швы между венцов. На верхних нарах в сморщенном спальном мешке что-то кряхтело и посапывало.
Я подошел к нарам и хлопнул ладонью по спальному мешку.
— Эй, приятель! Так можно заснуть и не проснуться. Здесь не Южный берег Крыма. Отдых кончился.
Спальный мешок сморщился еще больше, и из разреза показалась голова с копной ярко-рыжих волос. Потом вынырнуло совсем еще мальчишеское веснушчатое лицо. Веснушки были крупные, с горошину, четкие, будто нарочно подрисованные, и такие частые, что от них рябило в глазах. Затем распахнулись огромные, в пол-лица, зеленые кошачьи глаза и радостно уставились на меня.
— Наконец-то и про меня вспомнили!
— Мать честная, в кого ж ты такой конопатый? — невольно вырвалось у меня.
— А я и сам не знаю, — ничуть не обидевшись, даже весело ответил паренек, обнажая белоснежные, вкривь и вкось растущие зубы. — Мать и отец темные, а я рыжий. — Добавил, вроде бы похваставшись: — У меня не только морда, но и все тело конопатое... Тебе сколько лет?
— Тридцать.
Паренек продолжительно свистнул. Потом сказал:
— Пора на свалку. Небось, тоскливо жить в столь почетном возрасте?
— Хватит травить. Самолет ждет.
Проворно выскользнув из спального мешка, он оделся, проломил пальцем лед в железной кружке и почистил зубы, потом выбежал на улицу и умылся снегом. Все эти процедуры сопровождались дурашливым ржанием и повизгиванием от холода.
Затем он подошел ко мне и протянул рыжую от веснушек руку.
— Меня нарекли Жоркой.
Я назвал себя.
— Ну, я готов.
— Ты сначала поешь, малыш. Только побыстрее.
— А, да! Забыл.
Уплетая за обе щеки колбасу и булку, запивая горячим кофе, который был в моем термосе, Жорка успел рассказать всю свою жизнь: что этой весной окончил школу, что с четвертого класса мечтал о путешествиях и что мечта эта сбылась всего неделю назад, когда он покинул отчий дом в Москве. А уезжать было ой как не просто, потому что «вся родня — на дыбы, мамаша даже в милицию бегала».
Позавтракав, Жорка облачился в бараний полушубок, нахлобучил ушанку, и мы вышли на улицу.
К продовольственному складу я шел по узкой свежей стежке, а Жорка бежал сбоку, чтобы удобнее было со мною разговаривать. В разговоре он перескакивал с пятого на десятое. Вдобавок он говорил громко, очень быстро, взахлеб, и речь его походила на длинные пулеметные очереди.
— По натуре я романтик, — строчил он. — Жить не могу без разных приключений. Родня будто сговорилась: в институт, в институт! А я твердо решил несколько лет поездить по белому свету. Ты солдатом был? В каких частях?
