— Каким он чаще бывал — веселым или грустным?
— Грустным не бывал. Не скажу, что весельчак. Но мне с ним было легко.
— Когда дома собирались компании, Вы были хлебосольной грузинской хозяйкой?
— Конечно! Мы жили на улице Горького, сегодня это Тверская, и каждый день у нас были гости. Если не успевала приготовить, просила Гришу купить что-то для гостей. Он покупал. Я ведь работала все время, не была просто женой писателя. Вставала утром и бежала в школу.
— Вы готовили сами?
— Да, жаль сейчас разучилась грузинскую еду готовить. Какие у нас были вечера! Эльдар Рязанов был нашим другом. Гриша написал сценарий для него. Они очень любили друг друга. У Эльдара недавно был день рождения. Хотела его поздравить и забыла… Это все последствия электрошока…
— А как Горин работал?
— У него был кабинет. Поначалу мы жили в двухкомнатной квартире. Я уходила, он просыпался и работал. Потом переехали в трехкомнатную.
Писал на машинке. Я потом все проверяла, он много ошибок делал. Гриша и сам мне читал, на слух. Он хорошо это делал, мастерски.
Как работал? «Мюнхгаузена» когда писал, я была в санатории, и он ко мне приезжал. Я что-то приболела, он меня выгуливал, и говорил: «У меня не получается пьеса. Я, наверное, повешусь». И я ему ответила: «Если ты так сделаешь, то люди будут говорить: «Это тот самый Горин, который повесился из-за Мюнхгаузена». Он потом так и назвал пьесу — «Тот самый Мюнхгаузен».
Это была его первая настоящая вещь и она рождалась непросто. Потом уже проще было. Пришел успех, и он поверил в себя.
— Кто бывал у вас дома?
— Марк Захаров, Шурик Ширвиндт, Андрюша Миронов. Андрей был самый любимый и самый близкий. Как брат. До сих пор плачу из-за него. Ради него мы поехали в поездку в Прибалтику, и та поездка оказалась последним совместным путешествием.
Миронов сам захотел, чтобы мы поехали. И все оказались там. Он не болел ведь…
Я была на том спектакле. «Безумный день, или женитьба Фигаро». Андрей с таким энтузиазмом играл этот спектакль, всего себя отдавал. И я ему в антракте сказала: «Андрюша, не надрывайся так. Ты не выживешь». И во втором акте это случилось. Я себе не могу это простить до сих пор. Хотя сказала ведь для того, чтобы он поберег себя. Он всегда был такой, не щадил себя, но в тот раз был еще более активен. Какой-то надрыв чувствовался.
Он умер фактически у нас на руках. Мы его тело везли обратно в Москву. Вдоль всей дороги стояли люди и аплодировали великому артисту. Какая-то мистика.
