Я остановился, и, перебирая ногами в воде в двухстах ярдах от берега, вдруг ясно понял, что могу утонуть прямо здесь и сейчас, пока люди на берегу будут наносить крем для загара на свои руки и ноги. Мысль о смерти на глазах у людей слишком занятых своей загорелой кожей, чтобы заметить меня, показалась настолько реальной, что я собрал в кулак всю свою волю и поплыл к берегу, вместо того, чтобы звать на помощь. Теперь, по прошествии стольких лет, одно воспоминание о том дне остаётся ясным и убедительным: если бы я начал звать на помощь, я бы запаниковал, а если бы я запаниковал, я бы, скорее всего, утонул.
Это воспоминание вернулось ко мне около восьми часов вечера двадцать восьмого мая 1993 года, когда я сидел, забившись в один из двух на редкость загаженных сортиров, в баре под названием «Концертный Зал 328» в Нэшвилле. Впрочем, внутреннее убранство туалета, по стилю подходящее под определение Раннее Американское Граффити, не оскорбляло мой вкус, потому что нищие не выбирают. У меня был жестокий приступ дизентерии (то, что моя мама, у которой находилось цветистое определение для всех мелких жизненных неприятностей, называла «Жидкий Шоколад»), и в тот момент даже безобразный сортир казался мне Дворцом Дожей. Моё недомогание, вероятно, было вызвано убойной дозой антибиотиков, которые я принимал, чтобы побороть инфекцию в горле, но тогда причина не казалась мне столь уж важной: проблема поглотила всё.
Мой кишечник очищался последние двенадцать часов, или около того, а к восьми вечера, когда до концерта оставался час, совсем разошёлся. И вот я сидел с брюками, спущенными до колен, ощущая свои внутренности где-то в районе адамова яблока, и слушал грохот разогревающей группы, доносившийся до меня сквозь тонкие фанерные стены (розовые как «Пепто-Бисмол» — этот оттенок я уже не мог спутать ни с каким другим), размышляя о том, что примерно через пятьдесят минут я, возможно, стану первым в истории популярным писателем, с которым приключилась медвежья болезнь на сцене в Нэшвилле. Эта мысль была забавной, но не более того; подобная ситуация могла показаться смешной лишь по прошествии нескольких месяцев или лет (каковой я и пытаюсь её изобразить сейчас). Но в тот момент она казалась неловкой, пугающей и попросту мрачной. Она вызывала чувство, схожее с чувствами человека, осознавшего, что заплыл слишком далеко, так что не было ничего удивительного в том, что именно тогда мне в голову пришло воспоминание о том случае в Пикс-Кенни. Я боялся смерти в июне 1971, и я боялся смерти тем вечером в Нэшвилле в конце мая 1993… хотя эта смерть не была окончательной.
