Заросли были знатные, густые, царапучие. Повсюду были окривевшие от не самых благостных миазмов смытого весенним паводком сельского кладбища деревца с погрызенной въедливой мошкарой тонкими листьями. Их корни пренеприятнейшим образом бугрились из земли, недобро напоминая вывороченный скелет какого‑то очень уж древнего монстра, что не вынес терзаний совести из‑за творимых преступлений и добровольно наложил на себя руки — лапы (или что там ещё у этих монстров можно на себя накладывать с горя), одеревенев всеми конечностями назло несчастным любителям побегать по заливному лужку. Природа столь хитроумных подлянок от собственного порождения терпеть не стала и от всех щедрот души напустила меж корней — останков длинной осоки и тонких прутьев молодой, но уже удивительно наглой поросли плакучей ивы, превращая лужок в щетинистый и совсем уж непримечательный почти болотистый плешь в буйных зарослях Чвыровых кущ. Разумеется, предприимчивая фауна не оставила без внимания столь завидную экосистему. Ни природе, ни людям до такого произвола дела не было, что обещало в скором времени разродиться нашествием расплодившихся гадов на ни в чём, ну или почти ни в чём, не повинных отдыхающих.
Впрочем, грозящее нашествие было не за горами, если судить по виду трёх испуганно сбившихся в кучу ив, с ветвей которых диковинными русалками из седых легенд свисали две помятые девичьи тушки. Точнее свисала только одна: девушка, мешком гороха перекинутая по обе стороны толстой нижней ветки, подобрав подол платья и поджимая по мере сил стройные ножки, без особого удовольствия раскачивалась от игривых порывов проказливого ветерка не в пример мифологическим персонажам и выглядела не столько помятой, сколько пожёванной при том очень давно. Вторая претендентка на роль коварной соблазнительницы выглядела не многим лучше своей подгнившей подруги. Грязная, лохматая, исцарапанная девица крепко вцепилась в тонкую верхушку многострадального дерева и теперь свисала вместе с ней перезревшей грушей почти на одном уровне с менее ловкой компаньонкой. Хоть вид девиц и не был очень ободряющий, изголодавшаяся по представлениям и радостному разгулу фантазия с трудом, но могла вырисовать из них хоть русалок, хоть алконостов. Хотя получасом ранее в них по царящему визгу без труда угадывались сирены.
— Чего примолкла, птичка моя? — последние слова Яританна произнесла с особым смаком, словно плюнула их в лицо наливающейся синевой травнице, ту на шатающейся вершине явно укачивало. — Или гнездо свить по случаю решила всем раскорякам на устрашение?
