— Даже воздух стал чище, — с удовлетворением произнес один из них, отойдя от распахнутого окна. Это был депутат Шадура, глава думского комитета по чрезвычайным ситуациям, лидер парламентской фракции «Слово и дело». — Чувствуешь, как благоухают липы, Эдичка? — Шадура прикрыл глаза и благоговейно втянул носом воздух. — Благодать-то какая!
Свет в кабинете был погашен, и его рубашка маячила в темноте белым призрачным пятном. То, что расчувствовавшийся Шадура расхаживал по своему кабинету босиком и без штанов, почти не бросалось в глаза. Как и его не слишком уверенные движения.
— Закрыл бы лучше окно, — недовольно проворчал молодой брюнет, непринужденно развалившийся в депутатском кресле. Это его звали Эдичкой, и на Шадуру он поглядывал с явным неодобрением, как на токсикомана, нюхающего какую-то гадость. — Одна бензиновая вонь снаружи, и ничего больше, — продолжал капризничать он, брезгливо шевеля ноздрями.
— Знал бы ты, мальчик мой, что творилось здесь, когда под окнами ошивались путаны и их клиенты, — воскликнул Шадура, и не подумав выполнить просьбу собеседника.
— Путаны? А тебе до них какое дело? — Эдичка неожиданно рассмеялся.
Трезвый человек сразу насторожился бы, услышав этот сухой отрывистый смех, в котором веселья было не больше, чем в натужном кашле. Но Шадура если и выглядел совершенно трезвым, то только в собственных глазах.
— Во-первых, надоели все эти грязные инсинуации в прессе, — признался он, присаживаясь голой ляжкой на край стола. — Каждый борзописец считал своим долгом намекнуть, что соседство продажных девок с депутатами не случайно. Символику в этом они какую-то усматривали, видите ли! — Шадура негодующе покрутил головой.
— А во-вторых? — спросил Эдичка, думая о чем-то своем.
— А во-вторых, здесь было по ночам ни пройти, ни проехать. — Шадура снял через голову галстук, о котором вспомнил, когда узел слишком уж сильно врезался ему в шею. — От выхлопных газов голова просто раскалывалась. По вечерам приходилось сидеть в закупоренном кабинете. Машины подъезжают и отъезжают, подъезжают и отъезжают, — продолжал он, помогая себе размашистыми жестами. — Шум, гам. Кто-то гогочет, кто-то орет благим матом. А теперь… — Он опять с наслаждением втянул воздух, шумно выпустил его из носа и крякнул от избытка чувств: — Благодать, истинная благодать!
— А ты бросай все и поезжай жить в деревню, — насмешливо предложил хозяину кабинета Эдичка. — Кислорода там — хоть задним местом вдыхай! Пасеку заведешь, корову, самогонный аппарат… Здоровый цвет лица до самой смерти обеспечен… Приблизительно на шестидесятом году жизни.
