Катрин любит, когда я ей Оскара Уайльда наизусть, запросто так, встав в его позу. А я могу, когда настроение. Когда к нам приходил отец, мама всегда меня просила что-то для него почитать по-английски. Она так хотела, чтобы я ему нравился. Уже в десять лет она меня для него воспитывала. А он, конечно, был доволен, что не дворовый мальчик растет, но ему все равно было, у него уже все свое было, нам чужое. Через меня мама его вернуть пыталась, наивная.
Они мне уже все звонили. А? Как быстро раздобыли и телефон, и адрес, и все. Дядя мой, сто лет его не было, бодрым голоском - ну, когда к нам? На самом деле хотел спросить, когда мы к тебе! Они думают, я приеду принимать участие в их музыкальной революции. Уже, спешу, мчусь открывать консервную фабрику! Дядя: мы были на кладбище... Какой я молодец и умница, что кремировал маму. Я заранее все предвидел. Они мне тогда - ты бесчеловечен. Но они бы не ходили ухаживать за ее могилой, и все эти годы я бы об этом думал, не был бы свободен, совесть бы меня мучила. А так мама в стене. Маленький квадратик принадлежит ей. Как Айседоре Дункан на "Пер Лашез".
Я потерял все связи с домом, родиной. Я теперь и не понимаю толком - что моя Родина? Живя в Эстонии, я никогда не сомневался, что я эстонец, но знал, что моя страна - это Советский Союз. Моя детская родина - Таллин, родина моей юности - Ленинград, а молодости - Москва. Но за десять лет, что я здесь, моя Родина стала такой эстонской, что противно. А была она Эстонией всего двадцать лет во времена бабушки.
Вот опять он начал свой урок. Конечно, он тренируется. Я живу здесь десять дней, и каждый день в одно и то же время - ну, меня только несколько раз в это время не было - он начинает барабанить. Я выглядывал в окна и смотрел во двор, на окна напротив, чтобы понять, где он. Не видно. Не сидит же он, на мою радость, прямо перед своим окном с барабанными палочками. Ничего страшного, конечно, но как-то странно - этот барабанный бой. Впрочем, он хороший барабанщик, видимо, даже я могу понять, хоть в музыке слабак. Мелодии какие-то выбивает. Но если я буду работать в ресторане, то меня должно будет это беспокоить. Я буду в это время спать хотеть. Впрочем, не решил еще, буду ли в ресторане.
Антонио мне посоветовал. То есть он просто так сказал, а я для себя решил. Я хотел уже пойти в этот их бар, но потом струсил. Уж как-то это в открытую слишком. И потом я не знаю их нравов. Я ничего не знаю. Я прочел всего Оскара Уайльда, но сейчас это не применишь, и его поведение мне не. поможет. Антонио, конечно, все мои намерения раскусил, но, о Боже, как тонко и просто. Не грубо - уйди, мол, пэдэ. А - мы ведь друзья. И стало хорошо, и еще больше захотелось с ним быть, да, с другом. Он меня как будто спас. От себя самого. Я точно свихнулся. Но убежать от себя невозможно, я уже столько лет бегу. Поэтому я повинуюсь и иду, себя самого за руку ведя. Будь что будет. Ох, я еще ничего, ничего... Только в мыслях, в фантазиях. Но так себя доведу иногда - лицом в подушку плачу.
