— Я бы все-таки предпочла испытывать любовь…
— А твоя ненависть — зеркальное отражение любви к кому-то… Ты же не из-за собственной обиды ненавидишь.
— Нет, — согласилась Рита.
Вторая рюмка пошла легче. И на душе стало так спокойно и хорошо, что Рита подумала: а почему бы, собственно, не пить почаще?
— Первая ненависть из-за мамы, — сказала она. — Не могу видеть ее в старом пальто! А денег на новое у меня нет… Васька же словно меня не слышит. Смотрит добрыми своими глазами и тут же начинает говорить, сколько у него проблем. Что Мариночке тоже надо пальто…
— Какое по счету? — фыркнула Машка.
— Не считаю я, — отмахнулась Рита. — Если сложиться, вполне можно купить что-то маме. Хотя бы по две тысячи. А получается, что это должно быть только моим делом… А недавно он меня вообще обидел страшно. Я понимаю, что авторство этих слов не ему принадлежит, но все равно! Сказал, что я сама во всем виновата… Есть же Витька, в самом деле. Витька богатый. А я дура ненормальная, потому что любая баба за такой шанс полжизни бы отдала…
— Вот гад! — Машка со всей силы стукнула кулачком по столу. — Нет, ты посмотри на него! Готов родную сестру для вящего спокойствия подруги жизни на панель отправить! Нет, Ритка, я бы ему уже давно мозги вправила! Тяжелой кастрюлей…
— Не могу, — развела руками Рита. — Мне его, Машка, жалко. Я посмотрела недавно — а он лысеет… Я вспомнила, какой он маленький был забавный. Вроде так недавно это было, а вот тебе — лысина уже…
Она тяжело вздохнула.
— Лучше бы у него вместо лысины ум завелся, — не унималась гневливая Машка. — И доброта. А то лысины на каждом шагу сверкают, а ума с добротой днем с огнем не сыщешь!
И такая детская обида прозвучала в ее словах, что Рита не сдержала улыбки.
— Одни лысины, — продолжала развивать понравившуюся ей мысль Машка. — Куда ни посмотришь… Если нет лысины — сами бреются! Что за страсть к лысым черепушкам? На шампунях, что ли, решили экономить? Даже тетки налысо бреются… И так похожи на горилл лесбийских, без залысин… Уроды.
— Он не бреется, — вступилась Рита за брата. Отчего-то в тот момент, когда Машка стала на него нападать, ей стало так его жалко, до слез, словно он умирает, именно сейчас, в этот момент… Каждое Машкино слово пронзало его организм, как раковая клетка, и она была рада, что Машка перекинулась на непонятно откуда возникших «лесбийских горилл».
Машка угомонилась. Помогла ей в этом третья рюмка.
— А вторая твоя ненависть? — спросила она.
