На ужин он прошел к столовой странной деревянной походкой и пристроился со своей миской стоя, у подоконника.
– А ты садись, казачок, – ласково сказал Володя-повар.
– Ничо, – пробурчал Мишка, – я так…
– Это «так» – на две недели, – сказал Толик-ковбой. – Возьми вазелина у веттехника. Смажь казенную часть.
Мишка загорал стертым задом кверху девять дней. На пятый день его бывшая бригада закончила стрижку баранов и ушла в перегон.
– Терпи, казак, – главнее атамана будешь! – проорал издали Крепковский, вертясь в седле и маша камчой. Мишка смотрел, как они уменьшаются вдали в зеленом распадке меж гор, как идут за гуртом кони, – и сдерживал слезы.
Теперь ему ничего не светило. Брать его в бригаду никто не хотел. Как ни удивительно – но вовлекший его в беду Атаман из нее же и выручил.
Сдавать Атамана упрямый Мишка категорически отказался и каждый день загорал рядом с ним, разговаривал – при– учал к себе. И тут оказалось, что всех упряжных коней в табуне (а приученных не только к седлу, но и к тележной упряжи – мало, они ценятся в перегоне) – гуртоправы уже разобрали, и Толик-ковбой, который гуртоправом шел первый год, остался без коня в таратайку. Толик засуетился, упрашивал, – но запас «на подхват» еще не пригнали, монгольских коней тоже еще не пригнали, несчастный Толик стал проверять всех коней подряд – не пойдет ли какой под упряжь. Ему и подскажи кто-то про Атамана – конь-то старый, смирный, всякое небось испытал. Толик покатился к Мишке.
– Конь пойдет со мной вместе, – категорически сказал Мишка.
– И ладно, – скривился Толик. – Поедешь на таратайке, сам с ним будешь.
Мишка проглотил унижение – ехать на таратайке с лагерным барахлом, – хотя вообще это считается отдыхом, и за него спорят.
Пошли пробовать. Конь увидел оглобли и пошел в них передом. Вывели обратно – ан назад не идет. Еле управились. Стали его разворачивать наоборот.
С неслыханной ловкостью эквилибриста Атаман заходил мимо оглобель, переступал через них, пятился. Толик плюнул, велел двоим держать коня, сам с Генкой-Винни-Пухом взялся за таратайку и накатил к нему.
– Очумел! Нельзя, чтоб конь видел, как телега без него движется! – закричали из зрителей. – Бояться будет!
– Этот забоится, – усомнился Толик. – Этот атомной войны не забоится, раньше тебя спрячется.
Атаман покорно дал себя запрячь и тронул легкую двухколесную тележку.
– Ат-лично! – расплылся Генка-Винни-Пух, обязанный кличке своим бесконечным добродушием.
