Утром дед пришел невеселый. Медведь не явился доедать корову. То ли запах человека учуял, то ли сыт, где-нибудь дрыхнет в чащобе. Бабушка опять заговорила о том, чтоб съездить за тушей: солонины собакам на всю зиму хватит. А так что же — мясо растащат лисицы да волки.
— Молчать! — крикнул дед. — Как мною сказано, так будет. Не меньше понимаю. Три ночи просижу в Крутом логу, а свое достигну!
Я понял — он снова пойдет в засаду. Нет, его нельзя пускать одного! Мало ли что. Вечером я потихоньку выскользнул из избы, достал из-под навеса рогатину, с которой дед раньше ходил на берлогу, и ушел в Крутой лог. Труп Красули лежал на примятой траве. Рядом, на ветвистой елке, были полати, устроенные дедом.
Я по сучьям взобрался на полати, прислонил рогатину к стволу, глянул по сторонам. На увалах светло и мягко желтели кустарники. Кое-где между елок стояли рябины, похожие на огненные шатры. Тихо было в лесу. Дерево, на котором я сидел, было старое. От легкого ветерка оно покачивалось, скрипело, сыпало хвою.
На ближнюю рябину слетелся выводок рябчиков. Птицы бойко клевали, крошили спелые ягоды. Я кашлянул. Самка тревожно засвистела. Молодые, с красными бровками, наклонили головы, прижали крылья. Все смотрели, слушали. Должно быть, самка увидела меня, опять тихонько пискнула, и выводок снялся. Рябки расселись невдалеке. Я слышал возню на деревьях, где-то посвистывали старые петушки, молодые отзывались отрывисто и тонко, словно пробовали голос.
Дед пришел перед закатом. Фузея была у него за плечами, на поясе — топор. Старик, тяжело пыхтя, поднялся на полати.
— Ты? — сказал он злым шепотом. — Зачем тебя принесло? Да еще рогатину принес, охотник.
Я молчал.
— Слазь! Чтоб духу не было!
— Дедушка, я…
Он взял меня за шиворот и, наверно, спустил бы, но невдалеке хрустнула валежина, и пальцы, державшие мой воротник, разжались. Дед снял ружье, взвел курок, осмотрел пистон. Мы прислушались. Опять стало тихо кругом.
— Медведю еще рано, — прошептал дед. — Это рысь по валежине шаркнула: рябчиков ловит, подлая!
Он больше не ругался, не гнал с полатей, но посматривал хмуро.
— Кашлянешь или носом шмыгать начнешь, вниз головой сброшу! — погрозил он. — В самую пасть медведя. Понял?
Еще бы не понять! Я боялся дохнуть. Чудилось, медведь ходит где-то совсем близко, видит и слышит все. И, может быть, не один. Как знать, как знать…
Ветер к ночи утих. Стало свежо и росисто, бледные звезды мигали в далекой синеве. Тонко пахло рябиной, застывшей смолой, терпкими осенними травами. Мы поеживались в холодке и молчали.
