В зале были только Макаров и Шафиров. Оба сразу направились к ним с озабоченными лицами, и Макаров сразу принялся было говорить, но Шафиров остановил его движением полной руки в кружевном куполе манжеты.
– Постойте, Алексей Василич. Позвольте мне прежде изъявить восторг…
И, словно потеряв от этого восторга дар речи, склонился перед девами в менуэтном поклоне. Ах, галант, ах, петиметр! Девы зарделись от удовольствия.
Пришлось Макарову обождать, пока затихнут взаимные приветствия и комплименты. Не то чтоб он был равнодушен к женской красоте, нет, по молодости и сам, бывало, увлекался, да и галантное обращение при надобности мог выказать. Но на службе у царя мало-помалу перенимал он в отношении дамского сословия взгляд самого Петра:
Кому воду носить?
Бабе.
Кому битой быть?
Бабе.
За что?
За то, что баба.
И редко кого из женщин удостаивал он серьёзным человечным вниманием. В числе таких редких оказалась Мария Голицына. И то, что подканцлер Шафиров сыплет ей, как всем прочим, комплименты, да ужимки свои сладкие в ход пускает, казалось ему совсем неуместным.
Шафиров глянул хитрым глазом на нетерпеливо переминающегося Макарова и, наконец, заговорил о нужном предмете. А предмет вот какой был. Консилия врачебная, что утром состоялась, признала, так же, как и доктор Доннель накануне, болезнь царя весьма опасною. А потому предписали больному полный покой, запретили не только вставать, но и в постели делами государственными заниматься. Пётр же Алексеич объявил себя вполне здоровым или, по крайности, выздоравливающим и требует для разговору гонца, что из армии прибыл, да чтоб послали ответную депешу фельдмаршалу. Словом, докторским решениям подчиняться ни в какую не хочет. Выговорил всё это Шафиров и вопросительно на Марию уставился. Все молчали.
Мария поёжилась.
– Вы словно спрашиваете нас, Пётр Павлович. А что мы сказать можем…
Она придвинулась ближе к Вареньке, та взяла её руку.
– Тут вот ещё что, Мария Борисовна. Катерина Алексеевна нам сказала, что вчера доктор Доннель при ней особого беспокойства не высказывал и уверял, что государю лучше стало, кризис болезни миновал. Между тем нам с господином канцлером назвал болезнь опасною. Вот я и думаю, не могли ли и сегодня господа консилия несколько как бы… несколько преувеличить тяжесть и опасность болезни.
Варенька хихикнула:
– Все лекари всегда так делают. Чтоб если умрёт больной, так они не виноваты, а если выздоровеет – им славы больше.
