3
мысль о содержательном протесте, который могли бы поддержать несколько десятков наиболее известных тогда деятелей из интеллигенции. Неожиданно очень эмоциональный и глубокий по содержанию текст предложил кинорежиссер Михаил Ильич Ромм. Сахаров был готов подписать этот текст, но не хотел, чтобы его подпись стояла первой. Поздно вечером 23 августа подпись под этим документом поставил академик Игорь Тамм, его примеру последовало еще несколько ученых. Сахаров хотел ехать к Твардовскому, но Александр Трифонович в эти дни не появлялся даже в редакции "Нового мира" и ни с кем не встречался. Тогда Сахаров и спросил своих друзей о Солженицыне, который, как оказалось, и сам искал этой встречи.
Солженицын приехал в Москву из Рязани вечером 24 августа - для знакомства с ситуацией и поддержки общего протеста. 25 августа он встречался с разными людьми, а на следующий день с соблюдением всех правил конспирации Солженицын встретился и долго беседовал с Сахаровым. Эта встреча состоялась на квартире физика Евгения Файнберга, которого Андрей Дмитриевич хорошо знал. Но Файнберг был знаком и с Солженицыным. Александр Исаевич еще раньше искал связей с академическими физиками, у которых была репутация как влиятельных, так и независимых людей. В этой среде Солженицын встречал и восхищение, и поддержку. Придя в гости к Е. Файнбергу на Зоологическую улицу, Солженицын отказался от угощения и, внимательно осмотревшись, тщательно закрыл все окна занавесками. Он хотел строго доверительной беседы один на один. Вряд ли, однако, можно было полностью скрыть сам факт такой встречи от органов КГБ, так как Сахаров в то время был не только секретным, но и охраняемым ученым. Еще в начале 60-х годов он решительно отказался от открытой охраны, но не мог воспрепятствовать скрытому сопровождению. Впрочем, Сахаров и не пытался этого делать. Он и в 1968 году, и позже старался не прибегать вообще к какой-либо конспирации - ни при встречах и беседах, ни в телефонных разговорах. Это была его принципиальная позиция, и он заранее предупреждал о ней своих новых знакомых. "Мне нечего скрывать", говорил он в таких случаях. У него просто не было никаких навыков на этот счет, и он не собирался ими овладевать. Солженицын, напротив, был склонен к самой тщательной конспирации, и у него были для этого веские основания. В любом случае о характере и содержании весьма продолжительной беседы Сахарова и Солженицына в органах КГБ, вероятнее всего, не
