История крестовых походов в документах и материалах | страница 13



Труд Гийома Тирского имеет, таким образом, гораздо более общее значение, чем источник только для истории крестового похода конца XI в.: он представляет собой первое сводное сочинение, охватывающее события крестовых походов почти за столетие (с 1095 по 1184 г.).

Как историк Гийом Тирский, особенно во второй части своего труда, стоит на голову выше авторов, рисовавших некогда крестоносную эпопею «по горячим следам». Он писал о ней спустя почти три четверти века, когда религиозные страсти, в немалой степени способствовавшие возникновению массового военно-колонизационного движения на Восток, поулеглись и когда можно было подойти к событиям 1096—1099 гг. несколько иначе, чем это делали современники крестового похода. Гийом Тирский не только более широко подходит к освещению далекого прошлого, он — и это главное — относительно свободнее от богословской предвзятости и стремится понять действительные причины гигантского конфликта западного и восточного миров, разразившегося в конце XI в. Правда, и Гийом Тирский мыслил в русле августиновской концепции исторического процесса, признавая небесное вмешательство решающим фактором в истории крестового похода. Рассказ ведется в традиционной провиденциалистской манере, но все-таки Гийом Тирский меньше верит легендам и чудесам, наполнявшим повествования ранних хронистов. В его «Истории деяний» наряду с теологическими объяснениями встречаются сугубо рационалистические построения, обнаруживается сравнительно реалистичное понимание темы. Те самые факты, которые приводил уже Альберт Аахенский, Гийом Тирский преподносит куда прозаичнее: «мистический тон» старых легенд о происхождении крестового похода у Гийома Тирского ослаблен, события развертываются в его хронике гораздо более «разумно».

Нарастание интереса к мирскому, усиление реалистичного духа, все большее обращение к собственно историческим — экономическим, политическим обстоятельствам, обусловившим те или иные повороты в судьбах крестоносного движения, к обыденным, житейским мотивам и побуждениям крестоносцев и их предводителей, потускнение «потусторонней» направленности повествований, «чудесного» элемента, — все это в особенности характерно для хроник Четвертого крестового похода (1199—1204). Причины такой эволюции отчасти связаны с охлаждением на Западе к XIII в. былого крестоносного воодушевления, но в основном они коренятся в общеисторических условиях развития идеологии и культуры западноевропейского феодального общества. Со второй половины XII и в XIII в. весь жизненный уклад на Западе претерпевает глубокие перемены. Во многом они предопределялись появлением и ростом городов, городской культуры, школы, образованности. Это, с одной стороны, эпоха расцвета католического богословия и схоластики, представленных такими прославленными авторитетами, как Ансельм Кентерберийский, Бернар Клервоский, Фома Аквинский, но вместе с тем это период, когда в церковной науке стали появляться свежие веяния. В недрах схоластики возникли прогрессивные направления, последователи которых пытались сочетать разум с верой и даже противопоставляли знание, полученное эмпирическим путем и осмысленное разумом, слепому принятию католических догм. Это была эпоха знаменитых вольнодумцев — Абеляра и Арнольда Брешианского, Леонардо Пизанского и Роджера Бэкона, Сигера Брабантца и Боэция Дакийского. В это время наряду с рыцарскими завязываются жаркие философско-богословские турниры, в которых скрещивают полемические мечи реалисты — ортодоксальные теологи идеалистического толка — и номиналисты, стремившиеся приблизиться к эмпирическому знанию о природе вещей и несшие зачатки материалистических представлений.