Они подошли к стогу, и Маринка потрогала его. Сено было и колючее и мягкое одновременно. И шуршало под рукой.
Семьянин разбежался, подпрыгнул и быстро вскарабкался на стог. Сверху, почти невесомо, на Маринку упал клок сена. Она мотнула головой и улыбнулась сама себе: «Как лошадь в зоопарке!» Сено бесшумно свалилось к её ногам.
Она стояла под стогом и ждала, и слушала, как он там шуршит наверху. Ей было почти совсем не страшно, а только как-то странно — стоять и ждать его.
— Эй!
— Сейчас, Марин! — Сразу зашуршало сильнее. — Ты теперь знаешь чего — ты разбегись, подпрыгни и руки протягивай. А я тебя поймаю, ладно?
Ей стало страшновато. Но не так, как раньше, не по-настоящему, а так, когда и страшно и смешно.
— Не бойся, Марин!
— А если не поймаешь?
— Поймаю, Марин!
Она отошла немного, разбежалась, подпрыгнула у самого стога, забрыкалась, забуксовала ногами, сено клочьями летело вниз. И тут же Семьянин схватил её за руки. Ещё секунду они боролись с земным притяжением, но потом оно уступило, ослабло, и Маринка оказалась на вершине сенного холма. Сидеть здесь было пружинно и мягко. Они дышали, улыбаясь друг другу. Воздух был холодный, чистый. Всё их владение, вся поляна расстилалась перед ними.
— Ложись, Марин. Я тебя закопаю.
— А ты?
— А я сам потом закопаюсь… Погоди. Ты под голову себе пригреби немного. Чтоб вроде подушка получилась… Глаза закрой.
Он стал валить на неё сено — невесомое толстое одеяло. Колкие травинки и семена сыпались Маринке на лицо, на губы.
Хорошо, что он велел ей глаза закрыть.
— Эй, тихо! Ты меня так утопишь!
— Не, Марин, ни за что не утоплю! — Голос у него был счастливый. — Тепло тебе?.. Знаешь, ты какая сейчас смешная!
Наступила тишина. Маринка осторожно вытащила из-под одеяла руку, провела по лицу, открыла глаза. Он стоял перед ней на коленях и улыбался.
— Ну чего ж ты, закапывайся.
— Сейчас.
— Нет, закапывайся, — сказала она неуверенно, — а то… замёрзнешь.
Он смотрел на неё — хмурил брови и улыбался. Маринке так хорошо было и совсем не страшно. Она закрыла глаза.
Наверное, целую долгую минуту она ничего не слышала, потом он зашуршал сеном. Но не громко, а как-то аккуратно. Наверное, ему было неудобно перед Маринкой, и это ей нравилось. Потом стало тихо. Маринка открыла глаза — она была одна, и над нею висело звёздное небо.
— Ты где, Ген?
— Я здесь.
Его голос был совсем рядом. Их отделял друг от друга лишь барьерчик из рыхлого сена. Его можно было бы проткнуть рукой так же легко, как пустой воздух. Но, конечно, они лежали не шевелясь, даже не шелохнувшись. Будто их вообще здесь не было.
