Люблю трагический финал | страница 93
— Долго…
— Еще бы… В этом весь смысл. Затем… Если желаете пить кофе сладким…
— Желаем.
— Тогда в крохотные фарфоровые чашечки сначала кладется сахар. Затем ложкой по всем чашкам поровну разделяется белая пузырчатая пенка, которая образовалась на кипящем кофе. И лишь потом разливается жидкость.
— Удивительный рецепт…
— Такой кофе получается крепким, ароматным и густым. Некоторые любители даже ложечкой доедают гущу.
— Да, уж после такого кофе вряд ли заснешь… — задумчиво заметил он.
— О, это еще что! Есть такой кофе, что не то что спать — сердце из груди готово выскочить! Говорят, его варят бедуины… Потому его так и называют: бедуинским…
— Это что же за рецепт?
— Такой кофе приправляют кардамоном, и он такой горький-горький… просто ужас — какой горький!
Он слушал девушку, слегка улыбаясь, и думал про себя:
«Да, сладкий пудинг и горький кофе, белый десерт и черный-черный напиток в фарфоровой чашке…
Если вспомнить себя давнишнего, прежнего, так все и было, как и полагается в нормальной жизни — сладкое и горькое, черное и белое… А потом его заставили ощущать жизнь только горькой и черной. В той, прежней, жизни он мог бы представить, что любит девушку, которая готовит белый пудинг. Она готовит, а он ест да похваливает… В этой жизни — это невозможно, нет.
Так что… пусть щебечет… пока».
Он шел в гараж с воодушевлением… В гараж, давно пустующий после того, как отец продал их старую «Волгу»…
Зашел, включил свет — и долго разглядывал «смотровую яму». Она была в их гараже довольно глубокой. А он ее еще углубил… Забетонировал. Чтобы края были гладкими, без зацепок и уступов.
И вот яма перед ним… Именно такой он ее и воображал: холодная, бездонная, похожая на колодец и — пока — пустая.
А воображение уже уносило его дальше. «Мрачное узкое подземелье под храмом бога Ра в Мемфисе…» Нет, не надо улыбаться! Это всего лишь гараж? Да на то и театр, что все условно — есть большая реальность, чем сама реальность. К тому же узница — с настоящей шоколадной кожей, теплой, живой… и африканских царских кровей. Когда каменные плиты храма сомкнутся…
Нет. Нет… Не так! Что тогда увидит зритель? Ничего не увидит… Главное, не увидит, как умирает измученная, раненная при бегстве прекрасная рабыня… Спрашивается, для чего после гибели отца Аида возвращалась в Мемфис и, узнав об участи возлюбленного, проникала в это подземелье? Зачем, если зрители ничего не увидят?! Ведь это искусство! Здесь все делается ради зрителей. Любовь, измены. И смерть!