— Он улыбается мне! Он улыбается мне! — крикнул Алеша, ни к кому не обращаясь, а глазки вовсю веселились.
Черные складки шевельнулись, тощенькая полудетская ручонка вынырнула из складок, ручонка несла бутылку с красным прозрачным питьем, на бутылке была изжеванная соска. Ничего опасного. Просто питье для ребенка. Не опасно, нет! Рука поднесла соску к губам младенца, но ребенок нахмурился и, сжав губы, замычал. Алеша передохнул с облегченьем. Тогда рука тряхнула бутылочку, красные капли упали из соски на губы мальчика, не опасно, нет же, не опасно! глупо так обмирать, ужасаться! Вот же, мальчик послушно отозвался на привычный вкус питья, принял соску, вот рука (почему такая смуглая? как почему? ребенок тоже смуглый, это люди других краев) потрясла бутылку, капли попали ребенку на язык, и он начал сосать. Ребенок сосал свое питье и не спускал глаз с Алеши. Веселые, выспавшиеся глазки с одобрением осматривали его.
— Кушает, кушает, — очарованно бормотал Алеша (нисколько не опасное питье-то!).
Ребенок сосал и смотрел.
И вот видит Алеша, что глазки слегка затуманились, будто бы изнутри их кто-то тихо позвал. Стали уходить, уходить, но тут Алеша поцокал языком, и те вернулись, улыбнулись, стали удерживать внимание свое на нем, таком интересном, силились удержать. Но туман, туман застилает их, они ширятся, моргают, отгоняют туман, но туман розовые рисует узоры, и черные глазки пойманы, узорно, туманно глядят они, с усилием сквозь толщу воды, глядят на Алешу и словно усмехаются и дразнят. И вот раз — прикрылись веки и поднялись вновь, чтоб глазкам увидеть смешного Алешу. И вот два — прикрылись тяжелые веки, помедлив, с трудом поднялись, дрожа прощально, это уж трудно им было — в этот раз подняться, это они для тебя поднялись, так ты им понравился, так мил ты им был, прощай, Алеша, глазки с жалобой поглядели на белый свет — тебя. И вот три — опустились веки, и спят глазки, поблескивают голубыми белками.
Как все?! Не все, нет. Алеша ощутил касание. Ручонка трогала его, толкала недопитой бутылочкой с обмусоленной соской. О, как жалко всех, погибших от любви! Жальче всех, жальче сгоревших летчиков, жальче живьем погребенных шахтеров! Он взял бутылочку, потому что она, несомненно, не опасна, — он посмотрел проницательно на чернозавешенное лицо, хоть лица не было видно, только движение ускользания схватывалось всякий раз, как смотрел: словно, пока не смотрит, она показывает лицо, обращенное на него из черного плата, дразнит, а как только он повернет резво голову — вот увижу тебя! непойманная ускользает, успевает спрятаться, разве что край подбородка мелькнет… До чего же смешная погоня за юркой чернавкой! Он взял в рот соску и стал закидывать голову, запрокидывать бутылку, чтоб все, до последней капли, стекло в рот. (Это уже было с кем-то, но тот избежал. Убежал.) Он стал сосать красное, оставшееся в бутылочке. Это было вино молодое.
