Человек пробежал по ним горестно-изумленным взглядом, словно сиротка, словно девочка-со-спичками. Бродяги легко и безучастно проходили мимо этого сияния, опускались в недра подземелий. Кавказцы в глубокие машины погружали пышное множество: апельсины, шампанские, шоколады, пушистых русских девок, литых севрюг, осетриц икряных… Но роскошь не иссякала.
Человек стал рассматривать угловой дом, закрытый на ремонт. Верхний этаж в еще светлом небе сквозил руинами, и зеленая сеть маскировала фасад. Вспомнилось барское убранство этого дома, ресторан с актерами и зеркалами, ковры в коридорах и сладкий запах духов и сигар. А сейчас в нем не было жизни, он хранил тайну своих пустот, и можно туда тайно пробраться. Огибая бездонные провалы, замирая в кривых проемах, поднимаясь по мертвым лестницам, чутко вслушиваться — моих шагов эхо? а потом выбраться на порушенный зияющий верх погорелого дома и приблизиться к краю… Упасть не удастся — он передумает в полете и схватится за эту сеть, вопьется помертвевшими пальцами в ячеи и повиснет (с внутренней стороны, между домом и сетью), и отсюда, из текущей жизни не будет видно, как он там висит, изнемогая, как пальцы, изрезанные жгучими плетениями сети, ослабевают и разжимаются.
Но если он не передумает, а сразу бросится, чтобы разбиться, то нет, не удастся и это — сеть сама поймает его, льстивая, качнется, зацепит, попридержит, бьющегося, визжащего, покачается с ним. Она заставит вволю нахлебаться полетом над бездной, раскаяться, ужаснуться смерти, заставит передумать, искать спасения и лишь потом отпустит.
Нет, будет еще хуже. Сеть не отпустит совсем, она ловко схватит за ногу, сожмет петлю прочно, и он будет висеть вниз головой, длить свой полет, он будет кричать, но никто не услышит и не увидит (между домом и сетью он), и он будет умирать медленно, между небом и землей, схваченный за ногу тугой петлей хитрой сети…
Но между тем у него неотложное дело. И ни единой секунды времени у него нет. Он должен бежать. А он только что и бежал… а куда он бежал-то?
Еще сегодня утром он с другом Димой пил пиво. Был включен телевизор. Потом ни с того ни с сего Дима вскочил, роняя стулья, и побежал выносить мусор. И когда за ним хлопнула дверь и загудел лифт, зазвонил телефон
Вот именно — телефон. По телефону не решались сообщить главное, все крутили вокруг да около, а он обмирал весь, угадывая по голосу звонящего беду. И наконец ему сказали, но так нехотя, так издалека, будто бы из другого мира, ему сказали, что его больная мать убежала из психушки. Пока что ее не найти, сказали ему. И в тот же миг форточка на кухне внезапно распахнулась от ветра и волнистый попугайчик Чика взял и вылетел вон. Холодным ветром его вытянуло. Сетью же, сетью его схлестнуло потом. Нет. Вспоминать надо, не торопясь. Именно что не торопясь. С самого начала. Вот Дима пришел. Дырдыбаев. Вот выставил пиво. Неясный дружок смуглолицый. Нашлась и водка. Вот стало темно. Потом показалось, что рассвело. Потом включили свет оттого, что вновь как-то стемнело все. И — была все время рядом, но не совсем видимая, была еще какая-то. Она колебалась, качалась, она всплывала и пела. Значит, это был телевизор. Пока они с Димой чокались и выпивали, работал телевизор, а в нем что-то про воду и песни. А он-то уж краем глаза схватывал, а потом воспаленным сознанием перемешал.
