— Что это за сигареты? — спросил он.
— «Феникс», — сказала она.
— Ты знаешь? — Он оживился. — Кто такая была Феникс?
— Кто? — спросила она.
— Ты не знаешь птицу Феникс? — сказал он. — И ты можешь жить спокойно, не зная птицы Феникс?
Она заулыбалась и поскребла коленку.
Он вдохновенно стал рассказывать о птице Феникс. Она слушала со вниманием, глядя на него. И он старался не смотреть на нее, потому что пугался почему-то ее взгляда. Наконец он кончил рассказывать и снова выпил два раза подряд.
— А мне? — вдруг спросил детский голос.
Он дернулся, словно его кто-то позвал. Он как-то подзабыл, что у нее такой детский голос.
— Да ты что? Я забыл налить тебе? — всполошился он.
— Да, — засмеялась она.
— Ты, Ленка, извини, я быстро опьянею, я после дежурства, — сказал он, вдруг испугавшись, что пьянеет. — Ты не обращай внимания.
— Хорошо, — сказала она с уважением к той его жизни, из которой она сама только что выбралась.
И вот они выпили, выпили, выпили.
И наконец он решился. Он встал, прошелся по комнате. Он знал, что имеет на это право, потому что если она закричит вдруг своим невозможно детским голосом, то тут он подоспеет, ослепительный доктор, вечный для нее доктор, мудрый человек, ошибавшийся так много, что ей уже не даст ошибаться, и помощник теперь для нее. Он схватит ее, сожмет и не выпустит, пока она будет биться в горьких детских рыданиях, захлебываясь невыносимой обидой, он выпьет, вытянет из нее стон, застрявший в ее узком горле, чтоб ей дышалось легко и покойно. Он поглядел на нее с невыразимой печалью и тихо спросил, и голос его почти не подвел. Он спросил:
— Лена, кто тот… из-за которого ты ко мне попала?
— А? — не расслышала она, улыбаясь слегка пьяно. — Что?
Он отвел глаза и вздохнул, глянул на нее быстро и украдкой, прикусил губу. Но он снова вздохнул и вскинул голову и открыто посмотрел на нее всем своим лицом.
— Кто тот мерзавец, от которого ты делала такой аборт? — спросил он громко и трезво.
Он ничего не понял в ее лице, в выражении ее лица, когда до нее дошел смысл его вопроса.
— А я не знаю, — сказал детский голос.
— Что? — спросил он, не расслышав и скривившись от желания расслышать. — Что?
И она вдруг улыбнулась. Она улыбнулась. А он попятился.
— Ну что вам надо-то? — удивился детский голос. Над самым его ухом. — Зачем говорить-то? Чего копаться в этом? — изумлялся голос. — Кому это надо?
А он хотел ей поиграть на гитаре. А он хотел ей рассказать свои анекдотики. И бокал с полосками, и детство, его дорогое, невозвратное детство. Его жизнь?
