Наутро в восемь служанка раздвинула ставни, и сие пробудило Кэтрин; открыв глаза, не понимая, как могла их закрыть, она узрела поводы для ликованья; в камине уже горел огонь, и ясное утро сменило ночную бурю. С осознаньем бытия тотчас вернулись воспоминанья о рукописи; Кэтрин соскочила с кровати, едва служанка вышла, торопливо собрала листы, что выскользнули из бумажного свертка при паденьи, и шмыгнула обратно в постель, дабы насладиться роскошным чтеньем, опираясь на подушки. Ныне она разглядела, что не приходится ожидать рукописи, объемом равной большинству тех, над коими она дрожала, читая книги, ибо сверток, состоявший из разрозненных листков, оказался крошечным – гораздо меньше, нежели ей поначалу казалось.
Жадный взор торопливо скользнул по странице. Кэтрин вздрогнула. Возможно ли, иль чувства ее обманывают? Похоже, пред нею – грубыми современным манером начертанная опись постельного белья! Если верить глазам, в руке у юной девы – счет от прачки. Она схватила другой листок и узрела тот же список почти дословно; третий, четвертый, пятый лист ничего нового не сообщили. Во всяком Кэтрин являлись сорочки, галстуки, чулки и жилеты. Еще два, написанные той же рукою, сообщали о расходах, что едва ли представляли больший интерес: письма, пудра, шнурки и мыло. А самый крупный лист, обернувший остальные, оказался, если судить по первой строке – «Припарки гнедой кобыле» – счетом от коновала! Таковы были бумаги (оставленные там, где были найдены, по недосмотру прислуги, как ныне уразумела Кэтрин), что наполняли ее надеждою и тревогой и лишили половины ночного отдохновенья! Душа Кэтрин униженно низвергнулась во прах. Ужель приключенье с сундуком не даровало ей мудрости? Угол помянутого хранилища, кой виден был ей из постели, воздвигся, будто изрекая приговор. Яснее ясного теперь, сколь нелепы были ее фантазии. Предположить, будто рукопись, составленная много поколений назад, избегла бы обнаруженья в такой комнате – такой современной, такой обитаемой! – или будто она, Кэтрин, первая располагает уменьем открывать шкаф, коего ключ всем явлен!
Как могла она подобным образом обмануться! Боже упаси Генри Тилни узнать о ее глупости! И все сие – в немалой степени его деянье: если б шкаф не появился манером, столь напомнившим описанья ее приключений, любопытство ее и не шелохнулось бы. Таково было единственное ее утешенье. Торопясь избавиться от ненавистных улик ее глупости, этих презренных бумаг, разбросанных по кровати, Кэтрин тотчас поднялась и, сложив их в возможно более сходный с прежним сверток, убрала на место в шкаф, всем сердцем желая, чтобы неблагоприятный случай не извлек их оттуда вновь и не опозорил ее в собственных глазах. Правда, отчасти удивительно, отчего так трудно было отпереть замки, ибо сейчас Кэтрин открывала их запросто. Тут, разумеется, крылась некая загадка, и Кэтрин размышляла над лестной гипотезою полминуты, пока не покраснела при мысли, что дверца была открыта изначально, а она, Кэтрин, заперла ее сама.
