«А разве не должно оно, – подумала Кэтрин, – сделать сие место драгоценнее для ее мужа? И однако же генерал сюда не пошел». Юная г-жа Тилни шла молча, и Кэтрин осмелилась произнести:
– Ее смерть, насколько я постигаю, была великим горем!
– Горе велико и приумножается, – понизив голос, отвечала юная г-жа Тилни. – Мне минуло всего тринадцать лет; и хотя я, вероятно, пережила утрату глубоко, насколько способен ребенок в сем возрасте, я не постигала – не умела постичь, – какова была эта утрата. – На миг она остановилась и прибавила тверже: – У меня, изволите ли видеть, нет сестры, и хотя Генри… хотя братья любят меня безмерно, а Генри подолгу бывает здесь, за что я весьма признательна, я поневоле зачастую одинока.
– Я понимаю – вы ужасно по нему скучаете.
– Матушка была бы рядом постоянно. Матушка всегда была бы другом; влиянье ее пересиливало бы все прочие.
– Она была очаровательна? Красива? А в аббатстве есть ее портрет? Отчего она так любила этот сосняк? Потому что ее томило унынье? – сии вопросы излились с жаром; в ответ на первые три тотчас прозвучало «да», последние два были пропущены мимо ушей; и с каждым вопросом, разрешенным или же нет, интерес Кэтрин к покойной г-же Тилни рос. Юная дева уверилась, что г-жа Тилни страдала в браке. Совершенно очевидно, что генерал не был добрым мужем. Он не любил ее сосняк; как мог он любить ее саму? И кроме того, невзирая на его красоту, в чертах его читался некий намек на то, что с супругою он вел себя дурно.
– А ее портрет, надо полагать, – краснея от изощренности своего вопроса, – висит в комнате вашего отца?
– Нет; портрет предназначался для гостиной, но отцу не понравился и некоторое время пребывал неприкаян. Вскоре после ее смерти я забрала его и повесила у себя в спальне – я буду счастлива показать вам, он очень похож.
Вот и еще одно доказательство. Портрет – очень похожий портрет – усопшей жены не ценим мужем! Генерал, вероятно, был устрашающе к ней жесток!
Кэтрин не пыталась более сокрыть от себя природу своих чувств, к коим, невзирая на всю заботу, генерал ее побуждал; и прежние ужас и неприязнь обернулись совершеннейшим отвращеньем. Да, отвращеньем! Он был жесток к столь очаровательной женщине, а посему омерзителен Кэтрин. Она нередко читала о таких персонажах – персонажах, коих г-н Аллен полагал неестественными и преувеличенными; однако ныне Кэтрин предстало доказательство обратного.
Она как раз пришла к сему выводу, когда конец тропинки столкнул дам с генералом; и, невзирая на праведное свое негодованье, Кэтрин вновь принуждена была идти подле хозяина, слушать его и даже улыбаться, когда улыбался он. Не в силах, впрочем, наслаждаться окруженьем, вскоре она шагала, не скрывая утомленья; генерал заметил и, обеспокоившись за ее здоровье – что, казалось, опровергало ее мненье о нем, – настоял на возвращеньи гостьи с его дочерью в дом. Он вернется к дамам четвертью часа позднее. Они снова расстались – однако через полминуты Элинор призвана была назад и получила строжайшее повеленье до прихода отца не показывать подруге аббатство. Кэтрин сочла весьма примечательным сие второе пожеланье генерала отсрочить то, чего так жаждала она.
