Но мне непонятно, почему никто из критиков до сих пор не проговорился, что сам Джек, собственно, оказался расхлябанным матросом из той песенки, которого хватило на один океанский рейс. К счастью для читателей всего мира. Если бы он стал капитаном, он вряд ли сделался бы писателем. То, что он оказался также неудачливым старателем (и далее по внушительному списку профессий, приведенному выше), тоже сыграло на руку читателям. Я более чем уверен, что, разбогатей он на золотоносном Клондайке, ему было бы незачем писать романы. Потому что свое писательство он всю жизнь рассматривал прежде всего как способ заработка денег своим умом, а не мускулами и всегда щепетильно пересчитывал тысячи слов в своих рукописях и множил в уме на центы гонорара за слово. Обижался, когда редакторы сокращали много.
Что же до «Морского волка», то я не сторонник критических разборов классических произведений. Читатель вправе смаковать такие тексты по собственному усмотрению. Скажу только, что в нашей некогда самой читающей стране каждого курсанта мореходного училища можно было заподозрить в том, что он убежал из дому в мореходку, начитавшись Джека Лондона. По крайней мере, слышал это от нескольких седых боевых капитанов и украинского писателя-мариниста Леонида Тендюка.
Последний признался в том, что когда его научно-исследовательское судно «Витязь» зашло в Сан-Франциско, он бессовестно воспользовался служебным положением «старшего группы» (а советских моряков отпускали на берег только «русскими тройками») и полдня таскал за собой улицами Фриско двух недовольных матросов в поисках знаменитого портового кабачка, в котором, по легенде, любил сиживать шкипер «Призрака» Вольф Ларсен. И это было ему в тот момент во сто крат важнее, чем законные намерения товарищей искать жвачки, джинсы, женские парики и люрексовые косынки – законную добычу советских моряков в колониальной торговле. Кабачок они нашли. Бармен показал им место Вольфа Ларсена за массивным столом. Незанятое. Казалось, увековеченный Джеком Лондоном шкипер «Призрака» только что отлучился.
He знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Мишл-Вэллей, под сенью горы Тамальпе, но он проводил в ней время только в зимние месяцы, когда читал Ницше и Шопенгауера, чтобы дать отдых своему мозгу. Когда наступало лето, он предпочитал страдать от жары и пыли в городе и работать, не покладая рук. Не будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться у него до утра понедельника, я не очутился бы в это именно утро январского понедельника на водах бухты Сан-Франциско.
