Рантен всю жизнь провел, появляясь, исчезая и возникая вновь. Он носился повсюду, умел говорить даже по-турецки. Побывав невольником в Триполи, под палочными ударами изучил турецкий язык. Его обязанность тогда заключалась в том, чтобы, стоя по вечерам у входа в мечеть, читать правоверным вслух слова Корана, написанные на деревянных дощечках или на верблюжьих костях.
Он, несомненно, являлся ренегатом. Не было такого поступка, даже самого худшего, на который он бы не решился.
Рантен умел радоваться и печалиться одновременно. Он говорил: «В политике я уважаю только таких людей, которые не поддаются влиянию». Он заявлял, что высоко ценит нравственность. Но его все же можно было назвать веселым и сердечным, хотя линия рта часто противоречила словам, которые он произносил. У него были лошадиные ноздри, в уголках глаз – сеть морщин, в них, казалось, таились темные мысли; именно по этим морщинкам, скорее всего, можно было разгадать его истинную физиономию: их называют обычно «гусиными лапками», но у него они напоминали когти коршуна. Череп Рантена расширялся к вискам; бесформенные обросшие уши, казалось, говорили: «Не заводите разговора со зверем, который во мне скрывается».
В один прекрасный день Рантена не оказалось на Гернзее. Компаньон господина Летьерри исчез, очистив общую кассу. Правда, в кассе этой были деньги самого Рантена, однако и на долю Летьерри там приходилось ни больше ни меньше пятидесяти тысяч франков.
За сорок лет упорной и честной работы на судах и в корабельных верфях Летьерри скопил сто тысяч франков. Рантен забрал у него половину этих денег.
Полуразоренный Летьерри не отчаивался и немедленно стал искать способы вернуть потерянное. Людей с сильной волей можно лишить богатства, но не присутствия духа. Летьерри пришла в голову мысль испробовать машину Фультона и пароходными рейсами связать Нормандский архипелаг с Францией. Он употребил на эту затею всю свою энергию и остаток состояния.
Через шесть месяцев после исчезновения Рантена из порта Святого Сампсония неожиданно вышел корабль, извергающий клубы дыма, кажущийся с берега пожарищем, пылающим в море. Это был первый пароход, плывущий по водам Ламанша.
Судно, которое ненависть и всеобщее возмущение немедленно наградили презрительными названиями, начало регулярно курсировать между Гернзеем и Сен-Мало.
Продолжение рассказа об утопии
Вначале, разумеется, дело пошло плохо. Владельцы всех парусных судов, плававших между островами и французским побережьем, возопили. Они заявляли, что это покушение на Святое Писание и на их монополию. В дело вмешались даже некоторые церкви. Один патер, по имени Элигу, заявил: пароход – это вольнодумство. Парусные суда были провозглашены «угодными Богу». Некоторые стали явственно различать дьявольские рога на головах тех быков, которых перевозил пароход. Негодовали довольно долго. Но мало-помалу население стало замечать, что быки прибывают на пароходе менее измученные; что их легче продать, а их мясо лучше; что езда на пароходе безопаснее; переезды стоят дешевле и длятся меньше; пароход приходит и отходит в точно установленные часы; рыба, находясь в пути меньше, доставляется на место совершенно свежей. А еще то, что можно успевать перебрасывать на французские рынки обильные уловы гернзейских рыбаков; что масло прекрасных гернзейских коров переправляется в «чертовой лодке» быстрее, чем в старых парусных шлюпках, не теряет своих высоких качеств, и поэтому отовсюду посыпались заказы. Вообще благодаря «посудине Летьерри» дорога стала безопаснее, торговые сношения регулярнее, сообщение – более оживленным, торговля и сбыт продуктов увеличились. Короче говоря, нужно было примириться с «чертовой лодкой», которая нарушала запреты Библии, но зато обогащала остров.
