Веня еще раз с ним поговорил, предложение сделал:
— Ты на БМРТ прижился, там и пасись, а на малыши не лезь.
Ковтун ему в лицо рассмеялся:
— Не ты мне будешь указывать, а я тебе, хрен чокнутый. Последний раз предупреждаю: будешь мне мешать — заложу.
А тут в кубрике на «Мезени» моторист Коля Храмов внес новые подробности. Встретил он в городской сберкассе Димку-Охламона — так его называли — вырвал у него из рук сберкнижку и подробно рассмотрел. На вкладе оказалось тринадцать тысяч новыми, а первую сотню он внес год назад, как раз в то время, когда в порту появился.
— Наши денежки-то! Сволочь, кровопивец, — загалдели парни. — Что делать будем с этим гадом?
— Вы ничего не делайте, — сказал Веня. — Я с ним сам разберусь. Он по моему ведомству проходит.
— А справишься? — усомнился Коля Храмов. — Он здесь ряшку-то наел хорошую.
— Это уж моя забота, — ответил Веня, как выяснилось потом, довольно опрометчиво.
4
В воскресенье в порту малолюдно. В пересменку пробегут, поменяются вахты на судах, и опять тишина. Самое безопасное для Вени время. Он здесь хозяином себя чувствует, прогуливается не торопясь, любуется заливом, сопками, неяркой северной весной.
Снег в городе уже сошел, только на недоступных сопках той стороны лежал еще кое-где маленькими остроугольными озерками. От земли, от нагретого залива поднимался влажный воздух. Невидимый вблизи, он погружал в дымку дальние причалы, синевой подкрашивал сопки и судам на рейде придавал текучие, неверные очертания.
В этом затуманенном мире угадывалась тревожащая даль, глубина. И какая-то благостная грусть насыщала пространство.
Небо начиналось от самой земли. Оно было плотным, теплым и пахло рыбой, водорослями, человеческим потом — родным и осмысленным запахом жизни. Но то, что не видно было за этой туманной дымкой, тоже существовало. Веня знал, что где-то там, за морями и сопками, существует жизнь, в которой он рожден, с которой связан той мирской грустью, что сейчас размягчала его душу и делала доступным и ясным связь со всем живым на свете. И сколько бы ни прошло времени, будет он жить на свете, нет ли, связь эта останется навечно, как остались для него вечными и нетленными образы его детства, его отец и его мать.
Прогуливаясь по причалам, Веня не выпускал из вида «Семжу», где вышибал Ковтун воскресную сотню.
Веня не готовился заранее ни к драке, ни к разговору. Он не мог толком объяснить себе, почему взялся за это непростое и опасное дело, но почувствовал, что никто, кроме него, этого делать не должен.
