— Я знаю все. Рассказывай.
Ольга тошноту почувствовала, сушь в горле — поняла, что пришла расплата.
— Я ничего не знаю.
— Хорошо, — сказала хозяйка. — Тогда я расскажу мальчикам, что ты воруешь.
— Как? Как? Разве это так называется? — пролепетала она.
— Именно так. А как же еще? — подтвердила хозяйка. — Если все расскажешь и дашь слово, я тебя прощу.
Ольга заплакала навзрыд, давясь слезами, рассказала и все умоляла:
— Только мальчикам не говорите! Только мальчикам не говорите!
Хозяйка ее простила, вещи все оставила, но Ольга сама себе простить не могла. Ни на хозяйку, ни на мальчиков глаза не поднимались.
Зинке во всем призналась, а той — как с гуся вода.
— С кем не бывает! — И посоветовала: — Иди к нам на комбинат. Больше тысячи получать станешь. Хватит по чужим людям мыкаться да чужие денежки считать.
— Какие же они мне чужие? — сказала Оля, заплакав.
С хозяевами рассталась по-доброму. Они не сердились, звали заходить, но она больше у них не бывала, хоть и собиралась много раз, даже подарки мальчикам купила, — не могла себя преодолеть.
На рыбокомбинате ей нравилось. Физическая работа не пугала — не успела еще отвыкнуть на хозяйских харчах. А вот новое свое независимое положение она воспринимала так, будто крылья у нее за спиной выросли: ничьих взглядов уже не боялась, никакой ущербности в себе не чувствовала. Она и сама по себе распрямилась, посветлела: взгляд стал чистый и ясный; угловатая прежде фигура округлилась, и грудь расти стала так, что даже девчонки в общежитии удивлялись и завидовали. А единственный мужик в цехе — поммастера Карпов — стал оказывать ей знаки внимания.
Карпов был мужчина холостой, собой видный, неполных тридцати лет. Ходил он в кожаной куртке, надетой прямо на тельник, что по тем временам считалось немалым шиком. И работал и жил он как бы играючи. Девчонки от него без ума были и не отвергали его временных притязаний, хотя каждая за счастье бы почла закрепить свой успех всерьез и надолго. Но Карпов не спешил терять свободу, ходил легкий, довольный собой и радовался жизни.
Зина Неверова давно добивалась его внимания, а когда оно пришло, самоуверенно заявила:
— Все, девоньки, отсохните. По осени сыграем свадьбу.
Девоньки не шибко обрадовались, скорее удивились.
Карпова Зина крепко зацепила: их и в городе стали видеть вместе, и с работы он позволял себя провожать, что прежде не разрешалось никому. Зина постепенно и вещички из общежития начала переносить к нему в комнату, сама там проживала по нескольку дней. Она вела осаду, как опытный завоеватель, и казалось, песенка Паши Карпова спета, однако он не торопился сложить оружие.
