В общем, Слава продержался в гостинице только одну главу, а потом выскочил на улицу, искать, «где оскорбленному есть чувству уголок». Этим и объясняется то, что он не имел ни малейшего представления, куда идёт, просто двинулся в сторону вокзала с экзотически названием «ЗОО», который для Прохорова олицетворял самый центр Берлина.
На перекрёстке попался ему давешний «ботаник» из ресторана, где Слава обедал полтора часа назад. Длинный очкарик стоял под светофором и, держа в руках карту и указывая самому себе направление руками, пытался понять, где у него север, а где юг, где восток с западом и куда ему вообще идти. Стоял он, видимо, так не пять минут, потому что было в его позе что-то обречённое, пока Прохоров шел, помавания рукой повторились раза два, но ни к чему не привели, понять что-то в проклятой схеме «ботанику», похоже, было не дано.
Слава даже хотел остановиться и помочь несчастному, но потом сообразил, что знания местного, как, впрочем, и английского языка, да и топографии столицы Германии ему скорей всего не хватит для такой помощи.
Поэтому он просто прошествовал мимо, ободряюще улыбнувшись «студенту» (так он окрестил для себя «ботана»). Но тот, похоже, ничего не заметил, то ли по близорукости, то ли по наступающей темноте, то ли по причине сверхзанятости и продолжал растерянно смотреть по сторонам, изучая географию, которую вообще-то должен был бы знать просто потому, что подобные ему персонажи всегда все науки знают и всякую чушь из них помнят.
А Прохоров прошел мимо, почти тут же, забыв о «студенте»…
Наше обещание в начале прошлой главы объяснить три вещи: ругань, сумбур и маршрут – оказалось выполнено только на две трети. Ругань понятно, маршрут – куда глаза глядят, нужно теперь поговорить и о сумбуре.
Бешенство, вызванное гостиничным номером, после встречи с «ботаном» у Славы почти прошло, и он решил, что в состоянии теперь спокойно (более-менее, конечно) заняться анализом – а что его так напрягло и смутило в романе зятя.
Он сел на скамейку, поставил трость между ног, оказывается, это очень удобно, уставился в какую-то невидимую точку и начал раскладывать свои ощущения по полочкам.
Во-первых, конечно, перевод.
(Должен признаться, что, вставляя в нашу писанину главу из сочинения Владимира Горностаева, мы её отредактировали и исправили множество скорее грамматических, чем стилистических ошибок переводчика, чтобы читать было непротивно и даже можно было получать удовольствие, что при знакомстве с самим оригиналом было бы весьма непросто).
