– Пэги, дорогая, – воскликнул Дэнис, – если бы ты знала, как подходит этот шарфик к твоим глазкам!
Та улыбнулась мимолетно, но благосклонно. «Женщина остается женщиной, – подумал Дэнис. – Правдивый комплимент, неправдивый – слушает все равно с удовольствием».
– Вот что, мистер льстец, ты не забыл, что с девяти утра мы отключили телефон в том клубе? Их секретарша дважды звонила на телефонную станцию, интересуется, когда починят.
Дэнис посмотрел на часы: уже без четверти одиннадцать.
– Нет проблем. Если позвонит еще, пусть на станции ответят, что монтер придет около половины двенадцатого. Мы с Питом, можно сказать, готовы. Только переодеться надо соответственно.
12
Из тетрадок деда.
* * *
Как-то у нас дома папин приятель начал расхваливать чехословацкие реформы 1968 года – так называемый «коммунизм с человеческим лицом»; затем эти реформы были прихлопнуты в одну ночь советскими десантниками, высадившимися в пражском аэропорту. Папа слушал, не перебивая, но потом спросил: «Друг мой, а могли бы вы себе представить крокодила с человеческим лицом?» В 1930 году в Архангельске, где папа тогда работал и где познакомился с мамой, он увидел на улице группу старичков в рясах – их вели в порт, должно быть, отправляли на Соловки. Один попик, наверное, больной, упал и не мог подняться. Конвоир в буденовке чуток постоял над ним, затем щелкнул выстрел. Попик застыл на мостовой, остальные побрели дальше… Как все советские служащие, папа был обязан ходить на собрания, как все, послушно подымал руку, когда объявлялось голосование в поддержку очередного бредового мероприятия властителей. Но от чести выступать на таких собраниях всегда старался уклониться и от последней мерзости – вступления в партию, что весьма помогло бы в карьере, себя уберег. «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые» – эти строки увидели свет в 1831 году. Их автор вытянул у судьбы недурную карту: более двадцати лет на благополучной дипломатической работе в Германии и Италии, потом до конца дней на высоких спокойных постах в Петербурге. Хотел бы я посмотреть на милейшего Федора Ивановича, перенесенного машиной времени на сто лет вперед, в роковые годы России двадцатого столетия. Боюсь, он попросился бы обратно.
* * *
Вспомнился случай из школьной жизни. В десятом классе учительница истории Вера Ивановна излагала строго по программе, как были присоединены прибалтийские республики, которым Советский Союз протянул «руку братской дружбы». Я сидел, не очень вслушиваясь, думал о чем-то постороннем, наверное, о девочках. И вдруг, вроде бы, про себя, но внятно, на весь класс изрек: «Какая там дружба, просто взяли, что плохо лежало». Класс замер от неожиданности, я тоже. Лицо Веры Ивановны побагровело. «Витя, замолчи!»
