— А мадам Дебонне? Она разве не с вами?
— Нет, — коротко и равнодушно ответил тот, увлеченный собственными мыслями.
— С какой стати ей быть тут? — спросил в свою очередь Мишло. — Она почтенная дама и ей нельзя быть среди нас. Но, впрочем, решите же наш спор, выслушайте аргументы сторон!
— С удовольствием. — Сен-Клер был разочарован, и то, что в иной день изрядно позабавило бы его, теперь не внушало интереса.
— Итак, — начал Мишло, — тело женщины есть произведение искусства! — Он поднял кверху указательный палец, пытаясь изобразить собою профессора, читающего с кафедры. — Более того, оно произведение природного искусства, а что может быть совершеннее этого?
— А мужчина кем произведен? — вмешался Дюруа. — Разве не той же природой?
— Ты нетерпелив, мой друг, ты не дослушал моей речи. Но я возражу тебе: тело мужчины есть только произведение природы, женщину же природа лепила с искусством.
— Все ясно, — пробормотал Дюруа.
Сен-Жюст сидел весь красный, потому что Амели, увлеченная забавной полемикой, не забывала время от времени кидать на молодого человека пламенные взгляды.
— Припомните упитанных Венер, — продолжал Мишло, — и козлоногих пьяных и толстых сатиров с тех картин, которыми увешаны все наши музеи. Полная Венера все равно привлекательна. Ее формы и округлый живот наводят на мысль о плодородии, о рождении, о той особой красоте, — Мишло впал в патетику, — пышной, цветущей, дарящей, из которой, в сущности, мы все и появляемся на свет. Толстый же живот мужчины, — игривый его взгляд и указательный палец Мишло ткнулись в Дюруа, который, надо сказать, вовсе не был толстым, — говорит о неумеренных возлияниях и грехе обжорства. Согласитесь, что плодородие гораздо предпочтительнее и, главное, благороднее обжорства и пьянства.
— Поэт… — проскрипел Дюруа. — Наплел…
— Зависть… Это зависть, дружище. — Рот Мишло растянулся в нарочитой улыбке, а рука потянулась похлопать художника по плечу.
Дюруа отодвинулся, всем своим видом выразив собеседнику наигранное презрение, и во всеуслышание произнес:
— Конечно, все дело в твоем хорошем вкусе, Мишло.
— Да, мой вкус может послужить образцом любому! — Тот высокомерно откинулся на спинку стула.
Оба приятеля несколько секунд буравили друг друга взглядами, как два кота по весне.
— Поэтому любая женщина, — прошипел Мишло, — предпочтительнее мужчины.
— Даже будь этот мужчина самим Аполлоном? — ехидно поинтересовался Дюруа.
— Вот никогда я не понимал этого любования мужскими мускулами, бедрами и грудью. Иное дело грудь женщины. В ней есть все: изящество, игра света и тени, теплота, дивная форма… — Мишло повертел пальцами в воздухе. — Отрада всем шести чувствам… Дюруа! Ну, ты же живописец! ТЫ должен понимать это лучше меня!
