Ранним утром тайга неожиданно кончилась. Добежала отдельными пихтами до высокого яра над поймой реки, привстала на цыпочки и замерла, удивленная ширью, простором. Под яром стелился широкий луг с куртинами и цепочками тальников, а за ними далеко-далеко серела река. Когда-то она, своенравная, протекала под самым яром, оставив на пойме десятки стариц-озер. По их берегам и тянутся тальники, камыши, осоки… Но стариц не видно сейчас, они, будто охапками тополевого пуха, прикрыты сероватым рассветным туманом, а заречная даль сливается с выцветшим утренним небом, и трудно понять, где кончается степь и начинаются облака.
Здесь сам воздух казался другим. Остановившись на краю обрыва, Ксюша невольно раскинула руки, словно хотела обнять и кромку тайги, и далекую ширь горизонта, и сероватые кружавины туманов на пойме, и куртины тальников, и озера. Великое чувство простора опьянило ее.
— Свобода, — тихо сказала Ксюша и повторила с радостным криком — Свобода! Вот она! Тут! — хотелось кинуться с яра и лететь над озерами, над туманами, над утиными криками, над зеленью поймы; наслаждаться видами привольной свободной земли, и самой быть свободной, как птица.
Из-под яра послышались приглушенные голоса, и Ксюша невольно спряталась за пихту.
— Держи ее…
— Стрельнула, треклятая, што твой сокол.
— На то она и щука…
От голода защемило под вздохом. Голод толкнул Ксюшу к людям. Спустившись с яра, она увидела сквозь кусты рыбаков. Кто в подштанниках, кто вовсе разголышавшись, они тянули по озеру небольшой бредешок. От поплавков расходились сероватые волны и, казалось, увязалась за рыбаками стая птиц, плывет себе, рассекая сизую, с розоватыми бликами гладь, и не хочет отстать.
Мужики вытащили на берег бредень, вытряхнули на траву из мотни рыбу. Улов, видимо, получился хороший и, собирая рыбу, они хвастались друг перед другом:
— Мотри, зубастая какая, што моя теща, мать ее так…
— Ха, ха, ха — теща! Вот карась так карась, до него твоей теще пыжиться надо.
Вид рыбы обострил чувство голода. Когда мужики вновь завели бредень в воду и ушли за камыши, Ксюша выбежала на берег. В кучах мокрых водорослей трепыхались окуньки и карасики размером в мизинец. Глотнув слюну, Ксюша присела на корточки и торопливо начала собирать рыбешек в подол. Они трепыхались, ускользали из пальцев.
— Кого, девонька, делаешь? — услышала Ксюша. Вскочила стремительно, и брызнули серебристой струйкой на траву карасики. Возле кустов стоял невысокий босой мужик в залатанной гимнастерке. К рыжей всклокоченной бороде его прилипли листья. Поддерживая у пояса сырые портки, он подошел к Ксюше, боднул ее пальцем в бок и хохотнул.
