— А-а-а-а… Ксю-ю-юша, — заорал что есть мочи Ванюшка и пустил коня в мах. — А-а-а… погоди…
Как в воду канула.
И сейчас, целуя солдатку, услышал, как Ксюша вздохнула. Даже сказала что-то. Заторопился домой.
День ждала Ванюшку солдатка. Ночь прождала. А на следующий вечер по деревне пошел слух: исчез Устинов Ванька и концов не найдут. По соседним селам искали, искали в реке. Кузьма Иваныч, уставщик рогачевской кержачьей общины, сказал Матрене:
— Не пора ли, кума, отрока Ивана в поминальник за упокой записать?
Обмерла Матрена и упала на колени перед иконами.
5.
Каждое утро стучал засов, скрипели ржавые петли, и дверь в чулан немного приоткрывалась.
— Ксюша, ты тут? — раздавался надтреснутый, старческий голос Саввушки.
Первые дни Ксюша не отвечала, а, затаившись, ждала, что Саввушка снимет цепь, приоткроет дверь, и тогда проще простого оттолкнуть его и ворваться на волю.
Не получая ответа, Савва кряхтел, кашлял, сплевывал в угол, но цепи не снимал. И даже как-то сказал:
— Ты грезишь, никак, я глупее тебя? И-и, голубушка, не жди, цепь с двери не сниму.
Тогда Ксюша перестала таиться и отвечала сразу.
— Тут я.
— Умылась уже? Ну давай-ка сюда туесок.
Ксюша просовывала в щель туесок с помоями, а Саввушка передавал ей хлеб, квас, мед, заглядывал в дверную щель и сокрушался:
— Эка, как вонько там у тебя. Ой, вонько!
Ксюша проходила в свой угол. Там, под небольшим слуховым оконцем, прорезанным в бревнах, теперь стоит топчан, покрытый кошмой вместо матраца и одеяла. На перевернутую кадку Ксюша ставила кринку с квасом, хлеб, мед — все, чем одаривал ее Савва, и, сев на топчан, начинала есть. Узкий пучок света освещал на полу толстые плахи. Все первые ночи заточения в чулане Ксюша пыталась приподнять какую-нибудь из них. Но крепко заделаны плахи в пазы, нужен топор или нож.
Передав хлеб, Савва обходил чулан по двору и появлялся у слухового окна. Седой, сгорбленный. Ворот холщовой рубахи обычно расстегнут, видны маленький медный крестик на грязном гайтане, впалая грудь, острые ребра. Казалось, если Савва глубоко вздохнет, так ребра проткнут его дряблую кожу.
Под слуховым окном, среди густых зарослей дикой смородины, стоял старый лагун. Савва садился на него, и клепки лагуна скрипели на разные голоса.
— Как спала нынче, Ксюшенька? — спрашивал Савва.
Ксюша не отвечала первые дни. Покряхтев, старик уходил к своим пчелам. Но молчать бесконечно — с ума сойдешь, а он ведь годами один, и Саввушка стал разговаривать, будто ему отвечали.
