На радостях даже о Велемире оба позабыли.
Только когда прошли первые восторги, на голову старого жреца посыпались проклятия.
Нечего говорить, что и остальные дружинники вместе со Стемидом радовались возвращению Рулава, которого все давно уже считали погибшим.
Лишь Гостомысл был озабочен во время этого всеобщего ликования.
Новгородский посадник понимал, что жрец Перуна ради сохранения одного только своего достоинства должен, потребовать казни Избора как оскорбителя грозного божества, что рано или поздно о спасении Избора станет всем известно.
Всей душой любил новгородский посадник своего племянника, родственное чувство заставляло искать способ его спасения. Гостомысл нашел его: «И чего лучше! Норманны скоро уходят… Старый Биорн, конунг Сингтуны, всегда был моим другом. Он не откажется приютить Избора!» — промелькнуло в голове Гостомысла.
Прежде всего он сообщил свою идею Стемиду, и тот пришел в восторг, когда услышал предложение Гостомысла.
— Клянусь Тором, твой Избор скоро прославит у нас свое имя! — воскликнул он. — Медлить нечего! Двух его братьев оставь пока у себя, подрастут — присылай и их в Сингтуну, а Избор, как только немного поправится, пусть идет с нами!
Избор был согласен с предложением дяди.
Вместе с Избором уходили и его друзья с варягами…
Ветер благоприятствовал смелой ватаге приильменских варягов, направлявшейся к холодным берегам Скандинавии.
Ладьи у них были легкие, ветер попутный, так что и на вёсла редко приходилось садиться…
Еще не оправившийся от раны Избор находился на ладье Стемида.
Старый Рулав, как самая заботливая нянька, ухаживал за юношей. Полюбил он Избора, души в нем просто не чаял, словно сын родной стал юноша старику…
Одинок был старый норманн — никого у него не было на белом свете, а может ли сердце человека без привязанности? Вспомнил Рулав себя в юности и невольно подумал:
«Вот ведь и я такой же когда-то был! Не хочется умирать, когда жизнь только еще расцветает. Жаль его!»
И теперь старый норманн ревниво поглядывал на Стемида, когда юноша, грустно улыбаясь, разговаривал с тем. Но ревность сейчас же проходила, как только Рулав вспоминал о всем происшедшем в заветной роще. Раскаты его хохота гулко разносились по пустынным берегам Волхова, когда он представлял Велемира, когда тот узнает, что его жертва ускользнула от него…
Когда Избор несколько оправился, страшную клятву произнес он, обращаясь к своей оставленной родине.
— Всего ты меня лишила! — воскликнул он. — Не матерью ты мне была, а злою мачехой… Сама прогоняешь ты меня от себя… Так клянусь я вернуться, если только жив останусь. Клянусь из края в край пройти по тебе с огнем и мечом, и вспомнишь ты тогда отвергнутого сына. Отомщу я тебе, и будут плач и мольбы, да поздно! Пока не натешусь вдоволь, не опущу меча своего… Не изгнанником вернусь к тебе, а господином…
