«Приходите ко мне, Мэри, как только сможете. Элфорд считает, что сейчас это не только допустимо, но и желательно. Он говорит, вы истаяли, как тень. Боюсь, милая, в минуты бреда я дурно отплатил вам за вашу любовь. Не знаю и не желаю знать, что именно я говорил. В сознании остался лишь смутный и пугающий сон, подробности которого мне менее всего хочется вспоминать. Вы найдете меня одного в гардеробной. Я только что оделся и отослал Кунштюка.
Ваш любящий
Адриан».
Герцогиня вскочила, едва не опрокинув столик розового дерева вместе с бесценным фарфором. Она пробежала через вестибюль и уже поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда рядом послышался обрывок мелодии. Кто-то небрежно, но с большим мастерством перебирал гитарные струны. Играли в одном из многочисленных салонов, примыкающих к вестибюлю. Кто это мог быть? Герцогиня знала манеру игры – она слышала ее много раз. Неужто герцог… нет, невозможно. Она вновь прислушалась. Напев зазвучал громче – нежный, меланхолический, монотонный и в то же время изысканно задумчивый. Звук пропадал, и вновь набирал силу, и снова затихал, и пробуждался к жизни, затем, помедлив напоследок на низкой ноте, с неохотой уступил место тишине.
– Это он, это он! – воскликнула Мэри. – Мое ухо, столько раз упивавшееся его игрой, не может ошибаться.
Она слегка растерялась от того, что звуки доносились из части дома, прямо противоположной той, которую герцог указал в записке. Казалось бы, не стоит сильно тревожиться из-за такого пустяка, однако герцогиня почему-то ощутила нервическое волнение. Тут снова дрогнули струны, и прихотливый изменчивый напев – именно так любил импровизировать герцог, когда в руки ему попадала гитара, – заполнил вестибюль. И все же она медлила. Ее как будто приковало цепями к месту; но вот струны умолкли, и чары недвижности рассеялись. Мэри вздрогнула, шагнула к неплотно притворенной двери в салон, откуда доносилась музыка, открыла ее и вошла. Заморна совершенно определенно был здесь. Он стоял у стола в дальнем конце комнаты; гитара лежала рядом, и герцог, листая большой, прекрасно переплетенный том, напевал себе под нос мелодию, которую только что сыграл.
Мэри замерла, разглядывая мужа. Ни тени недуга, ни малейших следов болезни или хотя бы слабости, какой обычно бывают отмечены движения человека, перед тем долго прикованного к постели, не осталось в его царственном облике. Лицо было свежо, как в лучшие дни, орлиные глаза сияли, будто их не коснулась иссушающая лихорадка.
