Я едва не рассмеялась вместе с ним. Папа мне поможет. Он положит конец этой гнусной помолвке.
Отец протянул руку:
– Пойдем прогуляемся наедине.
Он подмигнул матери. Хмурое выражение исчезло с ее лица, и она подозвала моих сестер:
– Подождем вас в галерее.
Мы с отцом вышли во двор.
* * *
Белое раскаленное солонце обжигало булыжники двора. Поежившись, я пошарила в кармане в поисках ленты, чтобы завязать волосы. Отец протянул руку и свернул копну волос в узел у меня на затылке.
– Я часто делал так со своей матерью, – пробормотал он. – У нее были волосы как у тебя, густые, словно грива кобылицы. Единственная ее гордость – после любви ко мне, конечно.
Я бросилась в его объятия:
– Я так по тебе скучала…
– Я тоже по тебе скучал, madrecita.
Почувствовав, как его мозолистые пальцы поглаживают мою шею, я сглотнула унизительные слезы, постоянно в последнее время подступавшие к глазам, и отстранилась:
– Не видела в зале Хуана. Он не приехал с тобой?
– Я оставил его отдыхать в Сеговии, хотя ты наверняка будешь рада узнать, что в Арагоне он произвел немалое впечатление. Он настолько потряс мои кортесы своей эрудицией, что они лишились дара речи, а это с ними бывает редко. Но возвращение в Кастилию его утомило.
Я понимающе кивнула. Здоровье Хуана постоянно внушало тревогу. В Кастилии женщина могла унаследовать трон, как моя мать, но Арагон придерживался положений салического закона, запрещавшего передачу престола по женской линии. Если, не дай бог, Хуан умер бы, не успев жениться и дождаться сына, Кастилия и Арагон могли снова разделиться.
– Во имя всех святых, тут жарко, как в аду. – Отец прикрыл глаза рукой. – Пойдем в тень, пока ты вся не покрылась веснушками. Зачем нам пятнистая невеста?
Я отвернулась, но он взял меня за подбородок и вновь повернул к себе:
– Ты что, плачешь?
– Пыль, наверное, – пробормотала я, утирая глаза. – Терпеть не могу это время года в Кастилии. Повсюду пыль и насекомые.
– Что верно, то верно, – заметил отец, ведя меня к скамейке в тени ворот.
Я присела рядом, почти физически ощущая исходящую от него бычью силу.
Отец откашлялся.
– Я должен поговорить с тобой кое о чем очень важном.
Он пристально посмотрел на меня. На его виске виднелся сморщенный шрам, и из-за косоглазия, которое передалось по наследству и мне, хоть и в меньшей степени, казалось, будто он все время щурится. И тем не менее я считала его самым красивым мужчиной на свете, ибо когда он смотрел на меня, создавалось впечатление, будто он не хочет видеть больше никого и ничего.
